Пип Уильямс - Потерянные слова

— Она намочит здесь все бумаги, — сказал он более спокойным тоном и склонился над работой, всем видом показывая, что уже потерял интерес к происходящему. Мои зубы стучали друг о друга.

— Отцу не следовало отправлять тебя в Издательство. Ясно же было, что вот-вот начнется дождь, — Росфрит сняла c вешалки зонт и взяла меня за руку. — Пойдем, он и твой отец скоро вернутся. Они расстроятся, увидев тебя в таком состоянии.

Росфрит раскрыла зонт над нами, когда мы бежали через сад к парадному входу. Меня редко приглашали в жилую часть дома, и я могла по пальцам сосчитать, сколько раз за всю жизнь проходила в него через парадные двери. Сейчас я лучше представила, что должна чувствовать Лиззи каждый день.

— Подожди здесь, — сказала Росфрит, когда за нами закрылась дверь. Она пошла на кухню, и я услышала, как она зовет Лиззи. Минуту спустя Лиззи стояла предо мной и вытирала меня полотенцем.

— Почему ты просто не подождала в Издательстве? — спросила Лиззи. Она опустилась на колени, сняла с меня обувь и мокрые чулки.

— Спасибо, Лиззи, дальше мы сами, — Росфрит взяла полотенце и повела меня по лестнице к себе в комнату.

Я была старше Росфрит почти на два года, но мне всегда казалось, что я младше. Когда Росфрит искала для меня одежду в шкафу, я увидела в ее движениях самоуверенную практичность ее матери. Папа говорил, что миссис Мюррей достойна почетного титула дамы не меньше, чем доктор Мюррей заслуживал рыцарского звания. «Без нее работа над Словарем провалилась бы уже давно», — сказал он.

Как же можно собой гордиться, когда точно знаешь, как нужно себя вести, — как будто твое самоопределение было напечатано четким черным шрифтом.

— Ты выше и тоньше меня, но, я думаю, это подойдет.

Росфрит положила на кровать юбку, блузку, жакет и нижнее белье, а потом оставила меня одну, чтобы я переоделась.

Прежде чем снять юбку, я проверила карманы. В одном из них оказались носовой платок, карандаш и пачка влажных чистых листочков. Я решила выбросить их в мусорную корзину и не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на письменный стол Росфрит. Все было в идеальном порядке. Фотография ее отца во время получения рыцарского титула. На другом снимке — вся семья в саду Саннисайда. Гранки и письма на разных стадиях готовности. Я прочитала имя человека, которому Росфрит собиралась отправить письмо. Это был начальник тюрьмы Уинсон-Грин. «Уважаемый сэр! Хочу выразить свое возмущение», — дальше Росфрит пока ничего не написала. Рядом лежал выпуск газеты «Таймс оф Лондон».

Из другого кармана я вытащила литеры, которые украла у Гарета, и листочек с его именем. Он почти просвечивал от дождя, но имя еще можно было прочитать.

Переодевшись в вещи Росфрит, я обернула литеры мокрым носовым платком и спрятала в карман юбки. Затем я взяла листочек с именем Гарета. Он знал, что я украла литеры, и чувство стыда не позволит мне больше навестить его, поэтому листочек полетел в мусорную корзину.

Я снова повернулась к столу Росфрит. В «Таймс оф Лондон» написали о женщинах, заключенных в тюрьму Уинсон-Грин, чуть более подробно. Имя Тильды не упоминалось. «Не в этот раз», — подумала я. Шарлотта Марш — дочь художника Артура Хардвика Марша. Отец Лоры Эйнсворт — уважаемый школьный инспектор. Муж Мэри Ли — строитель.

Bondmaid . Это слово снова всплыло в памяти. Те женщины — невольницы. Я поняла, что слова, которые чаще всего используют для нашего определения, на самом деле описывают наше положение в обществе. Даже самые ласковые — девушка, жена, мать — сообщают миру, девственницы мы или нет. Существует ли мужской аналог слова девица ? На ум ничего не приходило. Как звучали бы слова миссис и шлюха по отношению к мужчинам? Я посмотрела в окно на Скрипторий — место, где рождались определения всех этих слов. Какими словами можно описать меня? Как бы меня назвали во время суда или заключения под стражу? Я уже не девушка , но и не чья-то жена . И быть ею я не собиралась.

Когда я читала, как проводилось принудительное «лечение», я чувствовала рвотный рефлекс и боль от трубки, царапающей рот, горло и желудок. Это можно сравнить с изнасилованием. Я чувствовала пинки ногами и вес тел, навалившихся на меня сверху, чтобы держать мои руки. В тот момент я не могла определить, чье человеческое достоинство было больше опорочено — тех женщин или властей. Если властей, то позор нам всем. Что, в конце концов, я сделала, чтобы помочь общему делу с тех пор, как Тильда уехала из Оксфорда?