Пип Уильямс - Потерянные слова

— Мадам, с вами все хорошо? — спросил смотритель.

— Лучше не бывает, — ответила я.

Уверенными шагами я направилась к столу в конце зала. Деревянный пол сообщил склоненным головам увлеченных читателей о моем присутствии — архитекторы этого огромного помещения не учли стук каблуков женской обуви. На любопытные взгляды ученых джентльменов я ответила выпрямленной спиной и короткими кивками. Когда я наконец села за стол, я почувствовала усталость от напряжения.

Я не предполагала, что есть места, которые в истории и красоте могут соперничать с Оксфордом, но каждый раз, когда я куда-то отправлялась, я размышляла о том, как мало я знаю. Мне всегда хватало Оксфорда и Скриптория. Наши поездки к родственникам в Шотландию всегда казались мне слишком долгими, а то время, когда я жила там одна, словно навсегда отбило у меня охоту куда-либо снова уезжать. К своему удивлению, я стала получать удовольствие от моего нового приключения, хотя не думать о его причине становилось все труднее.

Сестры были не просто вовлечены в мое положение, но, казалось, они даже наслаждались им. За завтраком они спрашивали меня о моем сне, аппетите и о том, не желаю ли я съесть чего-нибудь странного. Таких желаний у меня не было, и Бет испытывала особое разочарование по этому поводу. Мой вес и режим дня записывались в блокнотик, и однажды Бет спросила меня с неприсущей для нее застенчивостью, могу ли я позволить ей увидеть мое тело обнаженным.

— Хочу нарисовать тебя, — сказала она.

Я уже привыкла стоять голой перед зеркалом и смотреть на свои изгибы от груди до низа живота. Мне хотелось навсегда запомнить себя такой, поэтому я согласилась.

Пока Бет рисовала, я стояла у окна своей спальни и смотрела на сад, утопающий в буйстве красок и густой зелени. Цветущая яблоня усыпала землю лепестками, и в своей небрежности она выглядела прекрасной. Солнечный свет падал на мой живот, и его тепло напоминало мне о наготе, но я не испытывала ни стыда, ни смущения. Бет сидела на кровати, и я слышала, как ее карандаш царапал бумагу.

Когда она попросила меня положить одну руку на живот, а другую под него, я так и сделала. Моя кожа на животе была теплой, и я прижала к ней свою ладонь. Потом был толчок. Я ответила на него. Вопреки всему на свете, я погладила того, кто рос во мне, и прошептала слова приветствия.

Я не заметила, как Бет отложила альбом. Она накинула мне на плечи халат и подошла к двери, чтобы позвать Дитте.

— Красиво, — сказала Дитте, посмотрев на рисунок, но на меня она едва взглянула. Она ушла так же тихо, как и вошла, но я видела, что ее рука вытирала слезы.

— Сара Брукс придет сегодня на чай, — сказала Дитте, когда мы обедали. Обычно о визите гостей она предупреждала меня за день.

— Я пойду на прогулку в парк Виктории. Сегодня прекрасный день.

Дитте взглянула на сестру, потом на меня.

— Вообще-то мы хотели, чтобы ты осталась.

Я посмотрела на свой живот, теперь уже большой и заметный, потом — вопросительно на Дитте.

— Они хорошие люди, — сказала она.

Сначала я не поняла. Я ни с кем не общалась, кроме сестер. Только в апреле папа приезжал на мой двадцать пятый день рождения. Теперь был почти июнь, и я стала огромной.

Бет поднялась из-за стола и налила себе кофе.

— Они не могут сами родить ребенка, Эсме, — сказала она. — Но они будут хорошими родителями для твоего.

Ее слова дошли до меня, когда Дитте потянулась через стол и взяла меня за руку. Я не оттолкнула ее, но и не смогла ответить на ее нежное рукопожатие. Я задыхалась и не могла говорить из-за пустоты, которая образовалась в моей груди. И виной тому была не одышка. Я прекрасно понимала, что чувствую, но передать это словами не могла.

Я видела, как Бет повернулась от плиты с кофейником в руках. Ее лицо искажала нелепая улыбка, которую она старалась удержать. Что же она такого увидела, отчего изменилось ее лицо и задрожали руки? Кофе пролился на пол, но она даже не шевельнулась, чтобы вытереть его. Бет смотрела на сестру. Я никогда раньше не видела ее такой растерянной.

Я не могла решить, что надеть, хотя выбор у меня был невелик. Когда я последний раз видела Сару, я считала, что мой живот хорошо спрятан. Теперь я задумалась о том, знала ли она все это время. Такие мысли вызвали во мне досаду и раздражение. Я надела платье, которое подчеркивало грудь и слишком плотно обтягивало талию, затем встала перед зеркалом. В отражении было что-то неприличное и прекрасное одновременно. Я провела обожженными пальцами по изгибу груди, по округлости живота. Ребенок зашевелился, и ткань платья пошла волнами.