Пип Уильямс - Потерянные слова

Мы свернули на улицу Малая Кларендон и направились к кафе.

— Так он может тебя потерять или нет? — снова спросила я.

Гарет толкнул дверь, и колокольчик зазвенел. Я остановилась на пороге в ожидании ответа.

— Ты же слышала, что сказал Гарольд. Он просто предположил.

Гарет провел меня к столику и отодвинул стул, чтобы я на него села.

— Я видела, как он на тебя посмотрел при этом, — сказала я, пока Гарет отодвигал свой стул. — Как будто он извинялся перед тобой за то, что проболтался.

— Гарольд знает, что я смущаюсь, когда меня хвалят.

Гарет не решился посмотреть мне в глаза. Он крутил головой в поисках официантки, а потом стал изучать меню.

— Что ты желаешь? — спросил он, не поднимая головы.

Перегнувшись через стол, я взяла его за руку.

— Я желаю правду, Гарет. Какие у тебя планы?

Он взглянул на меня.

— Эсси…

Но продолжения не последовало.

— Ты меня пугаешь.

Гарет что-то достал из кармана брюк и положил на стол руку, зажатую в кулак. Его лицо покраснело, и он стиснул зубы.

— Что это?

Гарет разжал кулак, показав мне смятое белое перо [56] Знак обвинения в трусости в британской армии. .

— Убери его.

— Его привязали к двери черного хода у нас в Издательстве.

— У вас сотни работников. Оно может быть адресовано кому угодно.

— Знаю и не думаю, что оно предназначено мне, но поневоле задумаешься.

Подошла официантка, и Гарет сделал заказ.

— Ты слишком старый, — сказала я.

— Тридцать шесть — это не старый. Ради бога, это лучше, чем двадцать шесть или шестнадцать! Те мальчишки и пожить не успели.

Я едва дышала, пока официантка ставила на стол чайник с чашками. Как только она ушла, я сказала:

— Ты говоришь так, как будто хочешь на войну.

— На войну хотят только молодые и глупые, Эсси. Нет, я на войну не хочу.

— Но ты думаешь об этом.

— Об этом невозможно не думать.

— Лучше обо мне подумай.

В своем голосе я услышала детское отчаяние и мольбу. Я не просила его ни о чем подобном раньше и гасила любые проявления эмоций, которые могли привести к чему-то большему, чем к дружбе.

— Ох, Эсси. Я никогда не прекращаю думать о тебе.

Официантка принесла бутерброды, и наш с Гаретом разговор оборвался. Ни он, ни я не решились начать его заново, и минут пятнадцать мы ели молча.

После обеда мы прогуливались вдоль ручья Касл-Милл. Берега были усыпаны подснежниками, показывая зиме ее бессилие.

— У меня есть для тебя слово, — сказал Гарет. — Оно уже записано в Словаре, но не с таким значением. Решил дополнить твою коллекцию.

Гарет вытащил из кармана листочек, белоснежный квадратик, скорее всего вырезанный из того огромного листа бумаги, который используют в типографии. Он прочитал про себя написанное, и я на мгновение подумала, что он передумает и оставит листочек себе.

Мы увидели скамейку и решили присесть.

— Я однажды набирал шрифт для этого слова, но давно, — Гарет все еще держал листочек в руках. — У него много значений, но то, как его произнесла та женщина, заставило меня думать, что в Словаре есть упущение.

— Что за женщина? — спросила я, заранее зная ответ.

— Одна мать.

— Какое это слово?

— Потеря , — ответил Гарет.

Это слово не сходило со страниц газет. С начала войны мы получили по почте столько цитат для слова потеря , что листочков набралось уже, наверное, на целый том. «Таймс оф Лондон» публиковала списки раненых и убитых, а после битвы при Ипре ими были заполнены все страницы. Среди погибших было много оксфордцев, работников Издательства. Парни из Иерихона, которых Гарет знал с детства. Потеря оказалась удобным словом и ужасным в своем размахе.

— Можно взглянуть?

Гарет еще раз посмотрел на листочек и протянул его мне.

ПОТЕРЯ

«Мне говорят: соболезнуем вашей потере… Но я хочу понять, что именно они имеют в виду, потому что я потеряла не только своих мальчиков. Я потеряла свое материнство. Я потеряла возможность стать бабушкой. Я потеряла беспечные разговоры с соседками и счастливую старость в кругу семьи. Каждый день я просыпаюсь с новой потерей, о которой и не думала прежде, и я знаю, что скоро потеряю свой рассудок».

Вивьен Блэкман, 1915

Гарет положил руку мне на плечо, желая приободрить. Я ощутила легкое нажатие и поглаживания его большого пальца. Это чувство было больше, чем просто дружба, и я не могла от него отмахнуться. Но он ничего не знал.

Я потеряла свое материнство. Эта фраза всколыхнула воспоминания. Добрые глаза на веснушчатом лице — мой якорь среди боли. Сара — мать моего ребенка. Ее мать. Я попыталась вспомнить, как пахнет ее кожа, но ее запах сохранился только в словах, которые я спрятала в сундуке. Кремовая кожа, золотые реснички. Эта женщина, Вивьен Блэкман, кое-что знала обо мне. То, что Гарет себе и представить не мог.