Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

Сосиска был в хлам пьян.

— Это не моя идея. — Он еле ворочал языком. — Но раз уж ты… ну… Мне сказали, если ты увидишь этот вот костюм судьи, то все поймешь.

— Ты о чем? — спросил Димс. В голове зарождалась идея. Он глянул на Шапку, который все еще покатывался со смеху, и на подошедшую Филлис. Показал в сторону парка, в нескольких кварталах от них. — Бейсбольное поле — это туда, Сосиска, — сказал он.

— Можно недолго поговорить с тобой наедине? — спросил Сосиска.

Вот теперь Димс почуял подставу. Огляделся. В доках было пусто, не считая Шапки, новенькой Филлис и Сосиски. Позади них стояла темной пустая лакокрасочная фабрика. Сосиска, несмотря на опьянение, нервничал и тяжело дышал.

— Завтра приходи. Когда проспишься. Я тут занят.

— Это ненадолго, мистер Димс.

— Не надо мне теперь «мистер Димс», козел. Слышу я, как вы обо мне говорите под флагштоком. Думаешь, я в носу ковыряю, пока ты втихую водишь к себе Пиджака? Если бы не мой дедуля, я бы выбил тебе зубы уже две недели назад. Тебе вместе с Пиджачком. Два старых гондона, наломали дров…

— Обожди, сынок. Мне надо кое-что сказать. Это важно.

— Ну так открывай говорилку. Валяй.

Сосиска был в ужасе. Глянул на Филлис, на Шапку, снова на Димса.

— Я же говорю, Димс, надо поговорить наедине. Как мужчина с мужчиной. Это про Пиджака…

— В жопу Пиджака, — сказал Димс.

— Он хочет сказать тебе что-то важное! — настаивал Сосиска. — Наедине.

— В жопу его! Катись отсюда на хрен!

— Прояви уважение к старику, а? Что я-то тебе сделал?

Димс быстро соображал, пробегая в уме по списку. Его бригада — у флагштока. Чинк — на месте. Тряпка — на месте. На крышах — пацаны под началом Палки. Шапка здесь с ним, при стволе. Он и сам при стволе. Лампочка… ну, на своем месте, где подальше, не угроза, с ним разберутся позже. Он бросил взгляд на Филлис, которая отряхивала свой очаровательный зад. Она шагнула к пустой фабрике.

— Я ненадолго, — сказала она. — Вы говорите пока.

— Да не, останься.

— Тебе лучше отойти, — сказал ей Сосиска.

— К ней-то не лезь, Сосиска!

— Только на минутку, Димс. Пожалуйста. Удели минутку наедине, а? Богом прошу, парень! Всего минутку!

Уже вконец разъяренный, Димс понизил голос:

— Переходи к делу живо, а то я тебе все коронки повыбиваю.

— Ладно, — промямлил Сосиска. Посмотрел на Филлис, потом сказал: — Сестра Го… помнишь ее?

— Говори уже, сволочь!

— Ну ладно! — Сосиска прочистил горло, пьяно пошатнулся, пытаясь держать себя в руках. — Сегодня Сестра Го заходила в котельную, пока мы с Пиджачком… ну знаешь, выпивали. Она сказала, копы задают много вопросов. От одного она кое-что услышала и передала Пиджаку. Он хочет, чтобы ты об этом узнал.

— Что за «кое-что»?

— Кто-то хочет тебя грохнуть, Димс. Сильно хочет.

— Расскажи, чего я не знаю, старикан.

— Кто-то по имени Гарольд Дин.

Димс цыкнул и обернулся к Шапке.

— Шапка, тащи его отсюда на хер. — Он обернулся и внезапно краем глаза засек движение справа.

Девушка.

Она отступила от него и одним плавным движением скользнула рукой в кожаную куртку, достала короткоствольный смит-вессон 38-го, навела на Шапку и спустила курок. Шапка это заметил и дернулся за пушкой, но не успел. Она завалила его, повернулась к Сосиске, который пятился, и всадила пулю в грудь, отбросив на настил. Затем взяла на мушку Димса.

Димс, стоя на краю причала, скакнул спиной в гавань, как только увидел, как подмигнул смит-вессон. Ударившись о поверхность, почувствовал, как горит ухо, еще не зажившее после выстрела Пиджака, затем его окружили холодные воды Ист-ривер, затем в левой руке взорвалась боль, боль окрасила все тело, которое словно разрывалось на части. Он не сомневался, что остался без левой руки.

Как и большинство детей из Коз-Хаусес, Димс не умел плавать. Избегал грязной гавани и бассейна в жилпроекте, куда ходили в основном белые жители окружающего района и который сторожили копы, гонявшие детишек жилпроекта. Теперь, в реке, он без толку трепыхался и отчаянно тянулся правой рукой в никуда. Наглотавшись воды, он вдруг услышал где-то рядом плеск от чьего-то падения и подумал: «Вот блин, эта сука прыгнула за мной». Тут он снова погрузился под воду и там, во тьме, впервые с самого детства поймал себя на том, что взывает к Богу, просит о помощи, молит: «Пожалуйста, спаси, — глотая еще больше воды и паникуя. — Спаси меня, Господи, и если я не утону… Господи, спаси меня, пожалуйста». Каждый урок воскресной школы, каждая произнесенная за жизнь молитва, каждая боль в его недолгой жизни, каждое причиненное им страдание, что засело в зобу и царапало совесть, вроде жвачки, приклеенной в детстве под скамьей в баптисткой церкви Пяти Концов, как будто взметнулись вихрем, собравшись ожерельем и сжимая горло. Он чувствовал, как течение схватило за ноги, подкинуло к поверхности, где он отчаянно хватанул воздух, потом снова зацепило и уволокло вниз — в этот раз до конца. Он не мог сопротивляться. Чувствовал, как его нежно затягивает течение, и внезапно выдохся и перестал бороться. Почувствовал, как из ног уходят силы, почувствовал, как подступает чернота.