Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

Спустилась его жена, и он ей говорит: «Дай этой женщине сто долларов».

Я говорю: «Мне ваши деньги не нужны, мистер. Я иду домой. Я ничего не видела».

А он мне: «Что я могу для тебя сделать? Должен же я что-то сделать».

Я ему: «Ничего вы не должны. Я поступила, как велел Господь. Я сперва помолилась, и Господь сказал, что будет хранить меня в Своей ладони. Надеюсь, вас Он тоже хранит. И вашу жену. Просто, пожалуйста, никому не рассказывайте, что я сделала, — даже моему мужу, ежели встретите, а то живу я в Коз-Хаусес, и повстречать вы его можете, пока он проповедует на улицах». И на том ушла. Его жена мне и полсловечка не сказала. Ни слова. А если и сказала, я запамятовала. Просто ушла.

Ну, больше я его не видела, пока мы не взялись возводить церковь. Дело в том, что никто не хотел продавать нам землю. Денег мы скопили, всей церковью, но итальянцы и духу нашего там не желали. Всякий раз, как мы думали купить какое-нибудь здание, смотрели тут и там в газете и звонили, нам отвечали, что оно на продажу, а как видели нас вживую, заявляли: «Нет, мы передумали. Оно не на продажу». И штука-то в том, что доки закрывались, а итальянцы разъезжались кто куда. Но нам все равно ни в какую не продавали. Каждый сбывал с рук что мог, только дьявол денежки считал. Но наши доллары им были не по нутру. Ну, мы все спрашивали, спрашивали, и наконец кто-то сказал: «На Сильвер-стрит живет один, землю продает. Сидит в доке, в старом вагоне». И вот мы с супругом пошли и постучались. И кто же нам открыл, как не тот самый парень.

Я чуть там и не упала. Не сказала ни полсловечка. Вела себя так, будто впервые его вижу. И он тоже. Шуму не поднимал. Сказал моему супругу: «Я продаю вон тот участок. В одном краю участка я строю себе склад. А на другом можете построить свою церковь».

Вот так-то Пять Концов туда и попали.

Пиджак слушал так внимательно, что даже прищурился.

— Вы еще помните имя того малого? — спросил он.

Сестра Пол сделала неглубокий вздох и откинулась на коляске.

— Еще бы не помнить. Один из самых славных людей, что я знавала. Старик Гвидо Элефанти.

— Слон?

— Нет. Папаша Слона.

У Пиджака снова пересохло в горле. Он встал со стула у окна, взял пустой графин, снова наполнил его в туалете, выпил, затем вернулся и уселся.

— Скажу как есть, если бы все это говорили не вы, я бы заявил, что вы мне голову морочите. Ничего чуднее в жизни не слыхал.

— Это все святая истина. Да я еще не закончила. Старик Гвидо не только уступил нам участок за шестьсот долларов. Ни один банк не дал бы нам залог. И мы расплачивались с ним в рассрочку. Заняли участок, не задолжав ни пенни никакому банку. Отдали ему четыреста долларов и принялись рыть: мы с супругом работали по чуть-чуть, но большей частью это все моя Эди, Руфус и Хетти. Родители сестры Го и родители Кузин — они появились позже. Спервоначалу были только мы. Мы бы так не уехали далеко. У нас не было ни машин, ни денег на них. Рыли лопатой. Делали что могли.

Однажды днем мистер Гвидо увидел, как мы копаем, и прибыл на здоровенном экскаваторе, и вырыл весь котлован. Управился в три дня. Ни полсловечка не сказал. Он говорил мало. Со всеми, кроме меня, да и на меня слов не тратил. Но мы были ему благодарны.

Как мы начали ставить стены из шлакоблока, он снова заглянул, отвел меня в сторонку и сказал: «Я хочу отплатить за то, что ты сделала».

Ну я ему: «Так уже. Мы строим церковь».

А он мне: «Вы платите за эту церковь в рассрочку. А я даром отдам землю, если позволите оставить внутри церкви подарок».

Я ему: «Не надо. В свое время мы расплатимся».

Он мне: «Ни к чему. Я так отдам. Хотите, сожгите расписку на месте».

Я ему: «Так, у меня и в мыслях нет жечь никакие расписки, мистер Гвидо. С нас причитается еще пятьсот шестьдесят долларов без процентов. С годами все отдадим честь по чести».

А он мне: «Нет у меня годов. Я прямо сейчас разорву договор о рассрочке, если позволите нарисовать кое-что красивое на задней стене».

Я ему: «А вы спасены Иисусом?»

Тут он растерялся. Сказал: «Врать не буду. Не спасен. Но один мой друг верует. Я должен для него кое-что сберечь. Дал ему слово, что кое-что для него сохраню. И планирую это слово сдержать. Я хочу, чтобы на задней стене церкви написали картину, чтоб он ее мог увидеть и, когда придет к этой церкви — или его дети, или дети его детей, — они посмотрели и поняли, что это от меня и что я свое слово сдержал». Гвидо сказал, об этом никто не прознает, кроме нас — меня да него.