Шанель Клитон - Когда мы покинули Кубу

– Да. – Сглотнув, я, чтобы не поддаться искушению дотронуться до него, так сжимаю кулак, что ключ впивается в кожу. – Без конца.

Лифт опять приходит в движение. В любой момент его двери могут открыться, тогда кто-нибудь выйдет и увидит нас вдвоем.

– Мне пора в номер.

– Вам пора в номер.

Опустив голову, он делает шаг мне навстречу и притягивает меня к себе.

Пытаясь успокоиться, я делаю глубокий вдох, потом еще один. Провожу пальцем по рукаву элегантного плаща, ныряю под обшлаг и, задев ткань костюма, чувствую нежную кожу на внутренней стороне запястья.

От этого прикосновения Ник вздрагивает.

Трясущейся рукой я передаю ему ключ и иду к своей двери. Он не двигается с места.

Вот я смотрю на деревянную филенку. Ноги дрожат. В ушах звук его шагов и шум лифта, разъезжающего с этажа на этаж.

Когда ладонь Ника опускается на мою талию, я ощущаю на своей шее теплое дыхание, чувствую запах апельсина и сандала. Мои глаза закрываются, а потом открываются, и я вижу пальцы, просовывающие ключ в замочную скважину.

За нами закрывается дверь номера. Я поворачиваюсь к Нику. Он кладет ключ на прикроватную тумбочку.

– Нам надо об этом поговорить.

– Я не хочу разговаривать.

– А чего хочешь? – спрашивает он.

– Тебя.

– Я политик. Ко мне проявляется повышенное внимание…

– Все равно. К повышенному вниманию я привыкла.

– Сейчас другое дело, – говорит Ник предостерегающе. – Я не хочу, чтобы ты пострадала.

Я не желаю слушать, почему все это – ужасная идея. Я знаю, что вела себя в высшей степени безрассудно, что передо мной невидимая черта, переступив которую, я уже не смогу вернуться. Но я не хочу отравлять момент этими разумными соображениями.

– По-твоему, я слишком молода для тебя, – вздыхаю я.

Ник делает шаг вперед, его губы касаются моей макушки, пальцы – ткани моего пальто. Он сжимает мою талию, не то притягивая меня к себе, не то отталкивая.

– Твой возраст – это, пожалуй, наименьшая из всех моих тревог. Просто ты слишком много для меня значишь.

Моя рука нащупывает его руку. Мы переплетаем пальцы.

– Это плохая идея, – говорю я, прислоняясь к нему.

– Хуже некуда, – соглашается Ник.

Погладив мою шею, он едва ощутимым движением расстегивает замочек ожерелья. Положив колье на тумбочку, без труда снимает с меня сережки, наклоняется и трогает губами мое ухо.

По мне пробегает дрожь.

У меня больше нет терпения ждать. Я поднимаю голову и целую его первая. Если честно, этот момент я представляла себе с первой нашей встречи.

И я не разочарована.

Бывают просто поцелуи, бывают поцелуи — такие, как сейчас.

– А я думала, ты не бунтарь, – шепчу я, отрывая губы от губ Ника.

Он стряхивает с себя пальто, мои пальцы торопливо развязывают ему галстук. Я уже почувствовала его вкус, почувствовала его тело, и теперь мне хочется большего. Он со стоном прижимает меня к себе.

– Может быть, я просто не понимал, где и как бунтовать.

Скользнув ладонью по моему затылку, он расстегивает мне платье, слегка задевая обнаженную кожу спины.

Я неуклюже расправляюсь с пуговицами его рубашки, высвобождаю воротник из петли галстука. Сердце стучит, стучит, стучит, ускоряя свой сумасшедший ритм с каждым новым волнующим ощущением, с каждым прикосновением.

Если вы молоденькая девушка из хорошей семьи, ходите с родителями к мессе по воскресеньям и живете в обществе, которое так и ищет повод приклеить на вас пресловутую алую букву [4] Красная буква «А» (от слова adultury – «прелюбодеяние») – в среде американских пуритан знак позора, прикреплявшийся к одежде женщины, обвиненной во внебрачной сексуальной связи. Этот обычай описан в историческом романе Натаниэля Готорна «Алая буква» (1850). , то вам, скорее всего, внушают, что вы должны быть целомудренной и остерегаться распутства. Никто не говорит вам, какое это блаженство – предаваться распутству с любимым мужчиной, сколько сил неожиданно открываешь в себе в такие моменты.

Никто не говорит вам, до чего прекрасно это иногда бывает.

Раньше я думала, что страсть мне знакома, но сейчас, когда он накрыл меня своим телом, я в полной мере испытываю те ощущения, на которые его предшественники только намекали. Украденные поцелуи нетерпеливых мальчиков безнадежно померкли по сравнению с жаром его объятий.

Может, это и есть любовь?

Мне некогда задаваться такими вопросами.

Как это ни назови, сейчас ничто другое не имеет для меня значения.