Рои Хен - Души [litres]

Его пятки приподнимаются с земли, дабы не наступать на обрезанные волосы. Кажется, они вызывают у него отвращение, как если бы он коснулся отрезанной части собственного тела. Лицо его бледнеет. Не собирается ли он хлопнуться в обморок? Пусть хлопнется. Пусть его вырвет. Пусть завопит. Заплачет. Пусть делает все что его душе угодно, пока он остается в моем доме.

Гавриэль. Я попрошу в консульстве, чтобы к тебе послали врача. У них есть прекрасный женский врач. Как же его зовут? Черт, вылетело из головы…

Он встает так, словно его членами управляет посторонняя сила. Надевает тсамир , свою линялую сорочку, берет зоху , сюртук. Жарко, жарко, жарко. Он потеет. Я тоже потею.

Джимуль. Не уходи.

Гавриэль. Я должен… Мне нужно…

Джимуль. Ты так смешно выглядишь.

Гавриэль. Что под шапкой, того не видно.

Джимуль. А когда ты дома снимешь шапку, что скажет твоя жена?

Гавриэль. Повешу всех собак на цирюльника из консульства.

Джимуль. Если она в это поверит, то и поделом ей. Кстати, я видела ее позавчера с крыши, когда стирала. Она отрастила себе роскошную трму .

Трма , переводя попросту, означает “задница”.

Джимуль. Это по твоему спецзаказу? Верно, удобно класть на нее голову, а?

Секундная стрелка в голове Гавриэля отсчитывает мгновения, остававшиеся до его ухода. Темные его глаза выражают то, что губы не осмеливаются произнести: ты справишься, как справлялась, прежде чем познакомилась со мной, и даже еще лучше, потому что у тебя будет ребенок, а я буду с женой и детьми в Британии. Я не повинен в грехе, совершенном тобой двести лет назад. Не мой камень поразил гоя Павла. Не я убил. Я лишь ангел-хранитель грешницы.

В этом он прав. Я сама поведала ему правду, какой та явилась мне в наваждении, в возрасте девяти лет. То, что мне виделось в Венеции, было искажением, созданным разумом юноши, который желал видеть в себе чистую душу, но то была я, точнее, то был Гец, кто бросил камень, унесший жизнь невинного человека.

Быть может, вы скажете, души, что как раз в Марокко память подвела женщину, пожелавшую взять вину на себя, так чтобы ее душа-близнец очистилась. Да, и это верно. Став женщиной, я смирилась с тем, что все – грешники.

Гавриэль. Ближе к субботе я принесу тебе свежих яиц. Может, от моего Овадии у нас остались вещи, которые подойдут для младенца, если будет мальчик. Ладно, время еще есть. Секундочку, где мои очки?

Он возвращается внутрь и слепо шарит в поисках очков в черной оправе. Я вижу их издалека, но не помогаю ему. Наконец он находит.

Гавриэль. До свиданья. Ты не хочешь попрощаться со мной?

Джимуль. …

Гавриэль. Прошу тебя, будь благоразумна. Не навреди ребенку. Когда он родится, ты станешь видеть все в другом свете. Говорю тебе это как отец. Ты перестанешь занимать себя тем, что было и чего не было, весь день будешь занята кормлением, постирушками, болью в животике, соплями и всякого рода консультациями с соседками. Первый смех, первое слово. А когда они растут – черти ! Обо мне ты и вовсе позабудешь, я перестану тебя интересовать.

Джимуль. Смешно, правда? В Венеции это ты хотел, то есть Гейле хотела, чтобы мы поженились, мечтала тайком, как мы создаем семью, и вот это происходит. Но кто мог подумать, что это я буду той женщиной, которая станет вынашивать нашего ребенка в своей утробе, а ты покинешь меня?

Гавриэль. …

Джимуль. Хорошо, иди, иди уже. С этими своими печальными верблюжьими глазами. Я обещаю больше не вешаться. И не тонуть в море. В Фесе нет моря.

Джимуль. Ответь мне только на последний вопрос, с твоего позволения. Странно, что я никогда тебя об этом не спрашивала. Что ты почувствовал тогда в Венеции, услышав, что я утонула? Изумился? Тебе стало легче?

Гавриэль. Как тебе известно, все, что я знаю, я знаю только из снов.

Джимуль. И именно об этом сон тебе не приснился? Занятно. Вероятно, это не было сколь-нибудь значимым событием.

Гавриэль. Снился. Даже несколько раз. Во сне я сижу в постели. Это утро. Неожиданно ко мне в комнату входит мой отец, Меир, взволнованно обнимает меня и шепчет: “Рыбаки вытащили тело из Каналь-Гранде. Это Гедалья Саломоне”. Я спрашиваю: “Мой Гедалья?” Потом кричу, царапаю себе лицо и погружаюсь в рби́ну , которая затянется на несколько месяцев.

Джимуль. Лжец, Гейле вообще не знала, что такое рбина , Венеция слишком прекрасна для хандры такого рода.

Гавриэль. Какая разница, как это назвать. Я всегда просыпаюсь в слезах после этого сна.