Рои Хен - Души [litres]

Хватит уже, довольно, сейчас я и вправду хочу, чтоб вы вышли вон из книги. Все! Как так можно… Скажите мне, как так можно… Можно так? Вон, я сказала! Вон…

Разобью я этот компьютер. Клянусь вам. Он меня в могилу сведет, этот ребенок. Говорю вам. Он меня в могилу сведет.

Он и не врет совсем, мой сын, он берет правду и раскрашивает ее враньем. Как кладут свеклу в картофельный салат, и раз – все бордовое. Да я в жизни не слышала, чтобы он сказал так много слов, как здесь понаписал. Мне-то он говорит только типа: дай денег, отодвинься от телевизора, где зажигалка, почему вентилятор сломан. А с вами, “души вы его дорогие”… А я, что же, душа-дешевка?

Да, конечно, я не все прочитала. И потому что боялась, как бы Гриша, который уже два часа или три часа сидит в ванной, не вышел и не застал меня за чтением, и потому что иврит у меня не ахти, но больше всего потому, что слезы мне глаза застилали. Очень уж тяжело для меня все это.

В первой истории написал, что мама его – чудовище. Здесь мама уже не чудовище, здесь мама просто умерла. Когда я дочитала до фразы “Все было бы иначе, если бы мама осталась жива, бывают мгновенья, когда человеку необходима мама”, у меня чуть сердце не остановилось. Для меня Гришина юность… это черная страница в моей жизни. Это мое “преступление и наказание”. Потому что меня там не было. Вот поэтому он и говорит, что мама умерла. Он уехал в Израиль один. С папой своим.

Я вообще не хотела об этом рассказывать. А теперь я должна. Так, наверное, будет правильно. Нужно так, как было в жизни. Нельзя просто сказать, что мама умерла, и все тут. Мама умерла, когда у нее забрали Гришу, но когда она получила Гришу обратно – мама снова жива. Я не умею так виртуозно рассказывать, как мой сын. Кроме того, когда вы услышите эту историю, может, и вы скажете, что я – плохая мать.

Когда Петя забрал Гришу в Израиль, я осталась в Москве с моей больной мамой. Сначала мы жили в квартире брата моего мужа, а когда мне стало невмоготу видеть его физиономию, переехали в однокомнатную квартирку далеко от центра. План у меня был такой: когда мама начнет себя лучше чувствовать, а у меня пройдет злость на Петю, мы приедем в Израиль. Но каждый раз что-то еще случалось. То не было денег, потом не хватало каких-то документов, а дальше Петя исчез, я не знала, где они. Потом у меня была немного романтическая история с человеком, который…

Подождите минутку! Я вдруг испугалась, может, Гриша захлебнулся там в ванне. Только посмотрю и вернусь.

Ну шут гороховый. Стучусь в дверь, спрашиваю: “Ты там жив?” И что он отвечает? “Определи понятие «жизнь»”. Ответ идиота. Но хотя бы живого идиота. Гриша может и четыре часа валяться в ванне. Что он там делает? Я один раз подсмотрела в замочную скважину: лежит в воде и курит. Почему нужно курить в ванне? Ванна – место чистое. Но попробуй ему это сказать – шуму не оберешься.

На чем я остановилась? Да, в девяносто восьмом мама моя умерла, светлая ей память, и я решила наконец приехать в Израиль. Чиновница в посольстве меня спросила: “Вы еврейка?” Я сказала, что нет, но мой муж Петя выглядит прямо как на пропагандистском погромном плакате. И сын мой Гриша. Он еврей, живет в Израиле, вот я и еду к нему. Мне говорят: твой сын не еврей, потому что евреи определяются по матери. Когда я наконец хоть что-нибудь определяю в его жизни, выходит все одно плохо. Так прошел месяц. Вдруг меня вызывают и говорят: “Марина Цирульник, вы получили разрешение на выезд в Израиль”. Кто-то мне сказал тайком: это из-за демографии. А я, вместо того чтоб вопросы задавать, взяла чемодан – и на самолет. У меня коленки тряслись.

Тут нужно понимать: Петя с Гришей уезжали из Советского Союза, а я – из России. А это совсем другой коленкор. Ты не обязан уезжать навсегда, как раньше. Можешь уехать, а не понравилось – можешь вернуться. Когда самолет приземлился, все захлопали в ладоши. Как в театре. Правда, вообще все было как театральная постановка. Все новое: и свет, и воздух, запахи, звуки – словом, все. Была зима. Холодно, все спрашивают, как это так, тебе холодно, ты же из России? А какая связь? Если тебя морозят, тебе не будет холодно? Те, кто здесь родился, им все равно слишком жарко летом, без кондея никто и не живет.

Это верно, что Гриша сказал, есть такая штука – “второе детство”. Каждый, кто переезжал из одной страны в другую, знает это. Эмигрант словно новорожденный младенец, ни языка не понимает, ни места, куда попал, нуждается в постоянной помощи. Знаете, к примеру, как в детстве ночуешь у бабушки или у подруги, а поутру просыпаешься и не понимаешь, где ты? Вот так и я проснулась в мой первый день в стране. Я остановилась у Люды, моей московской подруги, которая давно в Израиле, и не понимаю, где я, кто я. Это было в Бат-Яме. Я до того не верила, что может быть город с таким сказочным названием – Бат-Ям, то есть Русалка, прямо как у Пушкина. Помню, я пошла на море, смотрела на деревья, пальма стоит, как на картине, будто это сон. По улицам ходят кошаки, жирные такие, красивые, сильные. Иврит на мой слух казался тогда и не языком даже, а так – будто кто-то кашляет.