Рои Хен - Души [litres]

– Почему?

– Это секрет.

– Если тебе что-нибудь нужно от аптекаря, ты только скажи…

– Нет, нет, нет! И не говори об этом больше.

Запястье ее обвивала шелковая петля, на которой висел кружевной веер. Гедалье показалось, что он увидел красный шрам. На Гейле наткнулся заполошный прохожий, отпрянул назад, упал. Она же, массивная, основательная, даже с места не сдвинулась.

Души дорогие, мне вдруг подумалось, что я был несправедлив к Гейле, описывая ее. Да, действительно, девушка она была высокая и дородная, однако читатели двадцать первого века могут вообразить ее одной из тех болезненных пожирательниц трансжиров, что, расплывшись в своих креслах, не отрываются от экранов телевизоров. Нет и нет. Гейле – кровь с молоком – была осаниста и нежна. В тот день на ней было платье винно-красного цвета, с декольте, которое в наши дни заставило бы верующих евреев плюнуть ей в лицо.

Гедалья взмолился, чтобы все прохожие исчезли и оставили их вдвоем. И тут последовало стечение обстоятельств – из тех, что приводят человека к вере в Бога. В воздухе разнесся звон Maleficio , колокола проклятья, возглашавшего о готовящейся казни. Звук его был высок, как жалобный вой, чист, как признание вины, и глубок, как последняя исповедь.

Словно по велению небес все потянулись на площадь. Гондолы пришвартовались у свай, и гондольеры взошли на сушу, как древние животные, некогда вышедшие из моря. Ничто так не объединяет толпу, как казнь. Гедалье же и Гейле колокол этот даровал не проклятье, а благословение. На миг они были готовы поверить, со сладким себялюбием, присущим юности, что человек, чья шея вот-вот будет сломана, родился, рос и сошел с пути праведного лишь для того, чтобы предоставить им благоприятный миг, когда они наконец смогут остаться вдвоем и спокойно поговорить.

– Хочешь пойти на площадь вместе со всеми? – спросила Гейле.

Гедалья отрицательно помотал головой. Ему, по сути дела погибшему в петле, претило столь кошмарное зрелище. Гейле приблизилась к каменному льву, из пасти которого тоненьким ручейком сочилась вода. Она попила, ополоснула лицо, смочила затылок и принялась болтать о приближающейся свадьбе Брайне, ее младшей сестры.

– Они уже подписали брачный договор, – хлопала она большими ресницами. – Ее суженый очень красив. Преподнес ей в подарок расшитый головной платок. Я лишь хотела пощупать ткань, а она как потянет его на себя, испугалась, что я измусолю его слезами.

– Ты плакала? – спросил Гедалья.

– Брайне младше меня, а уже просватана. Между сватовством и свадьбой может целый год пройти, но, как бы то ни было, если она выйдет замуж прежде меня, это будет большой позор. У меня на глазах слезы выступают, когда я представляю, как жених спросит ее: “Siete voi contenta di tor per vostro legittimo marito il tale” – “Согласна ли ты взять этого человека в законные мужья?” И она ответит: “Sì” , и тогда он пододвинется к ней и коснется ее руки – первое прикосновение. Я боюсь, что я никогда…

Казалось, что погода вдруг переломилась: лето все больше рассыпалось на части, из лагуны на город надвигались тучи. Порывы ветра срывали листья с верхушек деревьев. Все представало знаком, который Гедалья не умел истолковать. Пока они ходили кругами по маленькой площади, ему удалось как следует ее рассмотреть. Широкий рот Гейле сильно отличался от ротика Гитл. Может, язык, на котором она изъяснялась, послужил этому причиной? Когда снова и снова повторяют такие слова, как paura – “я боюсь”, рот расширяется.

– Однажды у меня уже был жених, Йехиэль, – вдруг тихо произнесла она. – Я тебе это рассказываю потому только, что ты не ашкеназ и, что бы там ни было, никогда не захочешь на мне жениться.

– Ясное дело, я же твой брат, я ведь говорил.

– Отлично. Вот я и говорю с тобой, как сестра с братом.

Но она разговаривала не только с ним, но и сама с собой, как если бы хотела снова услышать о цепочке событий, приведших к ее несчастью. С далекой площади опять раздался звон малого колокола: собралась еще не вся публика. У них оставалось какое-то время для разговора.

– Когда я была маленькая, в семь лет, у меня на руке появилась ужасная рана. Лекарь сказал, что я заболела красным плоским лишаем. Знаешь, что это? Страшная кожная болезнь. После первой раны появились другие, и, будто бы этого мало, они начали кровоточить. Я несколько месяцев не выходила из комнаты. Стеснялась даже папы.

– Гейле, я должен тебе кое-что сказать…

– Не пытайся меня ободрить. Спустя несколько недель я выздоровела. Но с год назад, когда меня просватали за Йехиэля, рана на руке появилась вновь. Я молилась Богу все время, везде, даже в нужнике. Врач-гой сказал, что это христианское явление, в его глазах я была святой, и он хотел взять меня к священнику, но еврейка-ведунья заявила, что это черт тащит меня за руку в ад. Меня заставили пить телесные жидкости, не дай тебе Бог такого. Моя тетушка мазала мой рубец коровьим молоком, в Вероне много коров, не то что здесь – тут весь город стоит на воде. То, что здесь каналы, там – улицы. Там меж домов сухая земля, а на ней растет трава, колоски, цветы, и все это едят коровы. Там под перезвон церковных колоколов слышится звон коровьих бубенцов. Да, там все иначе, а ты как думал? Вместо бесшумных гондол грохочущие телеги. Ты, венецианец, ты хоть раз видел телегу с запряженными в нее лошадями?