Дмитрий Глуховский - Текст

Петя молчал. Лежал калачиком, сломанным эмбрионом, лицо бурая маска, закоченелый и ледяной, от белого яркого фонаря не щурился.

Илья обнял его, под мышку ему пальцы сунул, в тот карман, в насердечный, из которого Петя доставал ксиву Илье под нос. И нащупал там маленькое сыпучее в полиэтилене, заветное нашел. Вытянул: точно такой же черный пластик, как тот, что ему Хазин в «Раю» в карман подложил. Точно такой. Только внутри завернуто не шесть крохотных пакетиков, а три – по два грамма в каждом, фирменная Петина фасовка, Илья ее на глаз узнал.

Пока обнимал его, еще своего тепла ему отдал, и холодно стало невыносимо. А Петя не согрелся ничуть. Вверху все молчали, сидели в своей теплой машине, смеялись или целовались, никуда не спешили, а Илья помаленьку, в обнимку с убитым, околевал.

Нулевые шансы. Я не хочу сказать, что с тебя ни за что спросу нет – ты что сделал, то и сделал, но и я ведь так же, я тебя понимаю, чувак, но и ты меня пойми, я был в церкви на днях, там глухо, но грехи-то за нами есть, как считаешь, я вот грешник получаюсь, но и ты грешник, а кто нам отпустит тогда, если в церкви все бизнесом заняты, а праведники все в космосе болтаются, они в земных делах ничего не секут, что они нам могут отпустить, ничего, блядь, они нам не облегчат, пустомели, мы с тобой только друг другу можем тут помочь, ты мне, я тебе, я тебя понял вот, ну и ты меня тоже пойми.

Плевать ему было, что Илья тут распекается.

Пальцы на ногах уже перестали колоться и онемели, стало клонить в сон, и Илья, чтобы не уснуть, мял Петин пакетик, слушал пальцами, как там мельчайшие песчинки похрустывают-поскрипывают.

Раз – и начал видеть, как Петин ключ от дома подошел к замку на решетке, пошуровал в скважине и отпер, отодвинул ржавую калитку, пополз на четвереньках по трубе, по замерзшему подземному ручью, искать тепло, чтобы только отогреться, и увидел ответвление, которое домой ведет, в Лобню – точно, откуда-то это Илья на полные сто процентов знал, и он туда повернул, а потом оглянулся назад – а за ним кто-то шумно, неуклюже ползет следом. Посветил фонариком – а это Петя, тоже на четвереньках, но трудно ползет, потому что голова свернута набок и вниз, клонится к груди, глазам видеть не дает. Глазами не видит, а идет за Ильей безошибочно, на всех поворотах в нужную сторону берет, по запаху, что ли, и ясно становится, что Илье от него не оторваться, что Хазин, может, и не сразу, но рано или поздно – найдет по теплому следу дорогу к Илье домой и заявится в гости.

Наверху рыкнула машина, и Илья очнулся.

За секунду мотор затих в какой-то дали, и все. Уехали. Свобода.

Пальцы почти не гнулись, пришлось их оттаивать, засунув под мышки. Поприседал, пытаясь не завалиться на Петю. Ноги болели, мускулы все начали уже коченеть. Кое-как оживил их, спрятал трофеи, полез вверх еле-еле по жгучим скользким скобам; это дорога только вниз была предназначена, Илье возвращаться бы не полагалось. Но он думал про Гошу, которому сейчас будет звонить, про паспорт, за которым первым делом поедет завтра утром, про Колумбию, в которую может и должен успеть, про самолет, которым полетит. А от самолета – про Нину, которая упрямо собирается учиться на пилота.

Стукнулся теменем о железо, чуть руки не разжал.

Нет, он не упадет обратно к мертвым. Будет жить. Хочется жить.

Назло им, на вред.

Сделал еще полшажка вверх, опустил голову, как Петя опускал, уперся хребтом в крышку – замычал – и выдавил ее; выкатился на лед, задвинул блин и сразу, шатаясь, на полусогнутых, не оглядываясь назад, потрусил к выходу из кирпичного лабиринта.

Только с улицы написал Гоше, когда уже знал, что его никто не поймает рядом с колодцем.

– Братиш, хорошие новости. Бандеролька из Колумбии.

– Я бы пару единичек взял, – откликнулся Гоша.

– У меня шесть, бери про запас, скидку дам! – трясущимися руками с не первой попытки натыкал Илья. – Полтос за все!

Гоша притих, видимо, калькулировал. Сделка была выгодной, Илья знал. Скидка чуть не тридцать процентов.

– Завтра только смогу наскрести! – Гоша наконец решился.

– Тогда и товар завтра. Утром, – поставил условие Илья.

– Давай в «Кофемании» на Садово-Кудринской позавтракаем? В десять?

– Супер.

И еще сразу одно пришло. От Нины.

«Ложусь спать. Просто хотела написать тебе, что думаю о тебе целый день. Это не розовые сопли! Правда. На вопрос из твоего письма: да, мне тоже дико страшно. Но мы как-нибудь прорвемся!»

Как, Нин?

Домой ввалился за полночь, нос заложен, горло кашлем дерет, глаза слезятся – встреться ему кто незнакомый, подумал бы, что Илья плачет.