Дмитрий Глуховский - Текст

Терпеть. Голову прятать в руки, шею втягивать в плечи. Как на зоне – не выделяться, не спорить, не возражать. Дали метлу – мести. Сказали отвернуться – отворачиваться. С богом договариваться только о том, чтобы кумовья стучать не заставили. Блатных обходить. Вертухаев обходить. В глаза не смотреть.

Ждать свободы.

Да где она?!

– Сука… Мразота… Гнида… Гнида ты блядская…

Почему точных слов для Ильи нет?

Ноги пружинили, злоба поршни толкала. Проскочил половину улицы как в тумане. Распугал всех незримых бесов. И все равно ни капли бешенства не расплескал.

Добрался до точки.

Это был ларек: «Белорусские продукты». И он был наглухо задраен, витрины завалены железными жалюзи, на стальной двери жирный замок. Внутри никого, и попасть туда – никак.

– Ненавижу! Ненавижу!!!

Быстрей, быстрей – и побежал бегом. До автобусной остановки – стекольной, светящейся, праздничной: реклама счастливых человеческих лиц в ней вклеена – поднял с земли булыжник – и рррраз им в витрину!

Она сразу лопнула, взорвалась круглыми, как леденцы, прозрачными осколками, осыпалась на жидкий асфальт. А лица оказались бумажными, их от булыжника перекосило. Илье этого не хватило, он вырвал афишу, пополам ее, еще пополам руками раскромсал, бросил, втоптал в грязь. Потом еще и лампу погасил кулаком.

Оторвался, опомнился, поднял глаза.

И впереди, в чумном безмолвии, увидел машину. Фары светили дальним. Машина плыла медленно, как шаровая молния. В такое время они должны бы были стараться пошустрей прошмыгнуть, а эта чуть не ползла. Как акула. Принюхивалась.

Мусора!

Сразу схватило потроха холодной рукой.

Развернулся к ним спиной, пошагал, умоляя себя не бежать, вдоль строительных заборов, тычась в щели, надеясь на узкий проулок. Гнев на нуле опять в страх перемерз. Не побежать стало почти невозможно.

Дальний луч нащупал разбитую остановку, задумался. До Ильи он не дотягивался всего чуть-чуть. Надо было уходить, но впереди ждал капкан-просвет: рабочий фонарь после нескольких ослепших. Придется в его поле зрения вступать. Риск – да, но без него не выйдет. Может, патруль отвлечется на битое стекло, не заметят пешехода. А останешься на месте – точно нагонят.

Как мог спокойно вышел в фонарное пятно.

Блеклый свет придавливал его к асфальту. Спину щекотало. Ноги умоляли сорваться. Видят? Заметили его?! Виски тисками. Обернуться нельзя.

Только окунулся обратно в темное, как сзади крякнуло. Кругом пошли слепящим голубым мигалки. Рыкнул мотор.

Илья, не дожидаясь оклика, рванул с места вперед. По скользкому, по ненадежному…

И тут же фары достали его. В мегафон харкнули:

– Остановиться! Гражданин…

Как раз забор оборвался – и Илья канул сразу за ним в омут, побежал по рыхлому снегу между деревьями, потом выбрался на дорожку… Патрульная машина стала тыкаться между домов, из нее выскочили, закричали без рупора своими глотками, чтобы Илья стоял. Но он не мог стоять.

Забежал в чей-то высотный двор, стал дергать ручки подъездов – все заперты, все боятся чужих, никто не впустит.

Лучи вывернули из-за угла, стали палить тонкий, как паутинка, придомовый кустарник, где Илья хотел спрятаться.

Он вдоль дома, под окнами, по стеночке пополз-помчался. И увидел, как далеко впереди навстречу выходит под фонарь сизый автоматчик. Остался один подъезд. Еле до него успел, дернул – и там закрыто.

Возьмут.

Хана.

Выхватил телефон и бледным экраном, чтобы не привлекать, стал шарить по двери, по рваным бумажкам на доске объявлений. Почтальоны себе коды от подъездных замков выцарапывают вокруг входа, чтобы не запоминать. То ли из детства это Илья знал, то ли с зоны. С зоны, наверное.

Мелькнуло в отсвете «717» – фломастером на наличнике, на уровне пояса. Он ткнул цифры, соскочил, сбросил, ткнул снова.

Пискнуло.

Илья потянул на себя ручку нежно, как будто разминировал. Если сорвется, все кончено. Она пошла. Он тогда приоткрыл ее всего чуть, чтобы протиснуться, и за собой тихонько притворил. Взлетел бесшумно к лифту, задолбил по кнопке. Слышно было, как патруль на улице ползет вдоль стены, слышны были через дырявое железо жестяные голоса в рациях.

Лифт стонал, спускаясь.

Наконец открылся – Илья прыгнул внутрь, вщелкнул самый верхний, восемнадцатый. Дом новый был, а лифт ленился и ныл. На полу было нассано, дух стоял тяжелый и приторный. Кнопки оплавлены зажигалкой, на каждой застыла пластмассовая слеза.

Теперь только об одном мечталось: чтобы прямо сейчас не поймали. Притащат в отделение, продержат до разбирательства, поднимут камеры, а там и Хазин о себе даст знать.