Дмитрий Глуховский - Текст

– Дорогие коллеги! Да что там – друзья мои дорогие! Этот день вы сами знаете, как важен для любого нашего человека. Это ведь не просто знак признания со стороны, так сказать, государства, а значит – твоей Родины. Это и такая метка своеобразная, как у дерева годовые кольца. Вот, растешь, значит. И хотя пора уже скоро уступать будет дорогу молодым…

Замялся. Посмотрел прямо в камеру – Пете-Илье в глаза – и подмигнул. Илью озноб прохватил. Картинка качнулась – может, Сука встречный бокал поднимал. Тут еще пока Петя своему отцу сыном приходился.

– А все же и нам пока пожить хочется. А живем мы, пока служим. Так?

– Есть ли жизнь на пенсии, дорогая редакция? – пошутил кто-то седовласый из-за стола.

– Вот вы нам и расскажите, уважаемый Александр Евгеньевич! – добродушно оскалил желтые зубы старший Хазин. – А мы туда не торопимся! Пускай сначала добровольцы летят в безвоздушное пространство! Так сказать, Белка и Стрелка! Но не это я хотел сказать! Я хотел сказать, что сегодня я вынужден нарушить нашу добрую воинскую традицию… Помню, как обмывал свои лейтенантские звездочки, помню, как капитанские, майорские… Полковничьи вы все помните, конечно… Но, черт его дери, эти-то даже в бокал не влазят!

Зал захохотал в поддержку. Юрий Андреевич дал им отсмеяться, потом огладил свою гнедую шевелюру.

– Так что придется вам меня простить! Тем более, что из присутствующих меня тут некоторые понимают! Потому что и сами пробовали! А, Борис Палыч?

– Именно! А я, прежде чем мы опрокинем этот бокал, хотел еще добавить к твоему, Юра, тосту! – стал подниматься грузный черноусый мужичина в стали и золоте. – Ты вот стал у нас генерал-майор! По должности и чин! Все законно! Что, казалось бы, тут можно пожелать? А есть! Недавно ведь только у тебя еще одно, так сказать, прибавление в семье отмечали, насколько мне известно! Сын майором стал. Так?

– Так точно! – сказал из-за камеры оператор своим высоким голосом.

– Так что династия у вас! Сын майор, а ты – генерал-майор! Желаю вам обоим на этом не останавливаться. И сыну твоему тоже однажды дослужиться до твоих высот! И пусть лучше будет традиция, что все Хазины верно служат Отечеству! А Отечество чтобы ценило и повышало своевременно! Потому что, так сказать, вы – ценные кадры!

Зал опять расхохотался, расфыркался, но тут уж Илья не мог даже догадываться, отчего. Ясно только было, что Борис этот Павлович за нынешним столом был, видно, именинником поглавней даже виновника торжества. Генерал-майор его слушал с почтением и робкой лаской.

– За тебя и за твоего сына! – Толстяк не стал никого ждать, а начал первый хлебать из своего фужера, и выхлебал все до дна.

Дрогнуло в телефоне и закрылось. Такое вот кино про осиное гнездо.

Илья посидел, пришибленный, пожевал губу.

Генеральского сына убил. Замочил сына ментовского генерала.

Открыл окно. Пересохшая рама не пошла сразу, заскрипела, Илья с загнанной злостью рванул ее нараспашку. Духота была, жуть.

Тоска, которая вроде отваливала днем, уступала Нине место вечером, накатила катком, вдавила в пол. Дико захотелось курить.

Не будет теперь даже и никакого пожизненного, Нин. Может быть, сразу на тюрьме, еще следствие не разгонится, задушат подсадные. Кто-нибудь другой будет во сне с тобой по Америке на «Мустанге» разъезжать.

О чем бы Юрий Андреевич с сыном ни ссорился – убитого за все простит, а на убийце за все отыграется. И никто не защитит. Прокурорские, менты, тюремщики – одна каста, живоглотов. А Илья из другой, из обреченных. Его можно и просто из баловства насмерть забить, да и на телефон еще снять – перед друзьями хвастаться.

Курева надо! Есть же круглосуточные ларьки?

Схватил от плиты спички, нырнул в куртку и выбежал в ночь.

На улице было – как в чуму. Дома стояли мертвые, черные. Жители попрятались, двери на замки и цепочки, окна зашторили, головы под подушками. Бродячие псы свернулись калачиком в помойках. Фонари светили через два на третий. Людей тут не было все равно, а бесы и в темноте все видят.

Выскочил на Батарейную – на ней вроде был подвал продуктовый. Илья сунул руки в карманы, голову втянул в плечи, капюшон сверху – и двинулся. Впереди торчал какой-то крохотный самострой – кажется, торговый.

Был ноль.

Вода превращалась в лед, а лед в воду.

От нулевого воздуха страх пошел таять, а вместо него стал копиться по капле отмороженный гнев. За что с Ильей все так? Почему жизнь в углу прошла и в углу кончается? Почему такое бессилие у него против мира? Где справедливость в том, что ему от наказания не отвертеться? Почему человека убить – получается, а простить – нет? Почему все в руках у живоглотов? Почему, кроме как руки на себя наложить, другого побега нет, а за самоубийство – в ад? Ну ты бог или хозяин скотобойни?!