Альфред Дёблин - Пощады нет

Сперва шагали молча, потом — под пение солдатских песен. День подходил к концу. Они шли за город в северо-западном направлении, к ним присоединялись другие отряды; по широкому шоссе катились длинными лентами грузовики с вооруженными полицейскими, пулеметами, походными кухнями, теперь уже и конные войска шли, стоял настоящий фронтовой гул. Но добровольцев повели далеким обходным путем через лес к северной части города. Они должны были, — таков был приказ — ворваться в город из предместья, из рабочего поселка, — с юга все забаррикадировано, — при выходе из лесу они получат довольствие и оружие.

Какой долгий и успокоительный путь. Светило последнее осеннее солнце, белое плыло оно в бледноголубом небе, деревья отбрасывали на сырой грунт длинные тени. Под ногами была топкая земля, хлюпали лужи, все было желтокоричневым — распадающаяся листва, валежник и деревья, а между ними зеленели пушистые островки, покрытые травой. Некоторое время шли под телеграфными проводами, они звенели теперь тревожными новостями, призывами о помощи, приказами. Дул легкий прохладный ветер, какие-то поздние пташки еще чирикали. А это что? Гул поездов, — железнодорожники не бастовали? Нет, это — фабричные гудки.

Небо посерело, с трудом пробирались сквозь низкий кустарник; к походу через чащу леса люди были плохо приспособлены; неожиданно показалась совершенно белая круглая луна. Лишенная блеска, она одиноко стояла в небе, и Карл затрепетал, увидя ее среди фантастических переплетений черных ветвей. Ибо луна была знаком ночи, его ночи, он знал это и не боялся. И солнечный свет, еще разлитый по белесому небу, стал угасать, мрак сгущался, надо было сплотить ряды, чтобы не потерять друг друга, птичий щебет прекратился. И вот, уже лес окутан глубокой чернотой, а над вершинами деревьев, над густым переплетом ветвей плывет, сияя все ярче и ярче, белая луна и изливает на землю блеск свой. Она отражается в больших лужах, а на горизонте небо осветилось красноватым отблеском, — это город, подавленный, ожесточенный; там лежат теперь и спят мои дети, там фабрика, там живет мать, Эрих, Юлия. Пока шли все вперед и вперед, мысли его обращались назад, к прошлому. Ни разу за всю свою жизнь он не ощущал себя в мире так твердо и уверенно. По ту сторону грани были Юлия, дети, фабрика, это были хорошие вещи, он неправильно подошел к ним, но ему не в чем упрекать себя — все же они были здоровые и крепкие, ему за них стыдиться не приходится. Юлия, моя нежная рыжеволосая Юлия, хрупкая статуэтка, как часто она лежала в его объятиях, прильнув к нему, прижавшись губами к его губам, о, она была чудесна, благословение земли, радость для мужчины, я мог бы драться за нее с Хозе, но я получил свою долю, он — хороший человек, он любит ее и детей, пусть они строят вместе свое гнездо.

Они шли по лесу, растаптывая кучи высохших бурых каштанов, которые рассыпались изжелта-белой мукой; опавшие листья хрустели под сапогами. Бессмысленная ненависть к барону и его клике, к знатным господам прошла, они — то, что они есть, я был с ними заодно, я ушел оттуда, они — мои враги, мы их побьем. Из луж под ногами взлетали брызги, люди орали. Карл вспоминал, как он мальчиком, стоя в таких лужах, работал, в руках у него были навозные вилы, отец садился на лошадь, поворачивался и галопом скакал прочь; хорошо было на полях, приходилось тяжело работать, и все преодолевалось. Как чье-то назойливое лицо, над ним сияет сквозь ветви лучистая луна. Она так высоко забралась, что от нее никуда не убежишь; ясно выступили на ее диске темные черты.

Вот, наконец, улицы предместья, освещенные десятками смоляных факелов, в полосе резкой тени стоит низенькая деревенская церковка, рядом — обнесенное забором кладбище, а на широкой площади перед ними, в обычное время рыночной, раздают множеству людей еду, дымят полицейские походные кухни, люди расхаживают с эмалированными котелками в руках и смеются, а поодаль, тем, кто выражает желание, выдают ружья и патроны. Вооруженные люди формируются в отряды и сомкнутым строем выступают в поход, солдаты раскрывают перед ними двойное проволочное заграждение, и вот они — в зоне боя. Следует приказ — рассыпаться на маленькие отряды. Начинающиеся здесь улицы и проспекты погружены во мрак, только луна светит. Карл зарядил ружье, теперь — действуй. Проспект тянулся далеко, домов было много, большинство — разбросаны, все одинаково заперты; отряд шел все еще сомкнуто, Карлу пришлось подождать, пока они войдут в более узкие улицы и разобьются на группы: если он теперь побежит, они пустят ему пулю вслед. Ряды домов густели, отряд на широком этом проспекте опережали полицейские бронированные машины, снабженные прожекторами. Броневики ощупывали яркими лучами прожекторов бедные низенькие домишки, вспыхивая, показывались один четырехугольник окна за другим, покосившаяся крыша с трубой, длинные полосы фабричных стен и бараков. Людей не видно было, в страхе и ненависти прятались они в неосвещенных комнатах, несколько часов назад они вылились из фабрик, как раскаленное железо, в комнатах они вздрагивали при каждом выстреле: кого-то сейчас настигла пуля?