Альфред Дёблин - Пощады нет

Хозяин попросил его, если он хочет еще посидеть, пройти в боковую комнату, там уже тоже протопили, здесь надо закрыть, иначе могут все стекла выбить. Карл уплатил и вышел на улицу.

Сражение началось. Охваченные мертвой тишиной, тянулись священные кварталы дворцов и музеев, в торговом и увеселительном центре города публика громкими возгласами встречала допотопные кареты, а на окраине тем временем собирались молодые и зрелые люди, немало женщин, укрепление домов началось. Стариков и детей перебросили в другие районы. Откуда-то появились большие запасы оружия, люди с нарукавными повязками и значками в петлицах отдавали приказы, проходили небольшие отряды штатских с ружьями через плечо, полиции не видно было, говорили, что несколько полицейских постов посажены под замок и изолированы. Богатые семьи, с ужасом бежавшие из этих районов, рассказывали, что там установлены пушки, они сами их видели, но это были пулеметы. Под вечер на большинстве улиц были обстреляны и разбиты вдребезги газовые фонари, длинные ряды домов погрузились в полную тьму, местами они освещались гигантскими факелами открытых горящих струй газа, пока газовая станция не прекратила подачи газа. Тогда тьма наступила повсюду. В первую ночь и в следующую половину дня ни у кого не было ясного представления, где, в сущности, сосредоточена главная масса восставших, так как вся периферия охвачена была движением. И только к вечеру второго дня выяснилось, что главные силы расположены в северной части города. Полиция, поддерживаемая вызванными на помощь штатскими дружинами, собиралась окружить этот очаг, стараясь пока обойтись без войск. Город, в котором происходило это восстание, был действительно велик, ибо одновременно с подлинными военными действиями, открытыми на периферии, и в особенности в северной части города, в увеселительном центре его и в аристократических предместьях работали кино и театры, и звучала музыка первых балов сезона.

Вечером Карл тщетно пытался проникнуть в районы боя. Весь день он слонялся по городу, вмешивался то в одну, то в другую толпу, наблюдал небольшие стычки, в нерешительности и муке топтался на тротуарах и мостовых, вместе с другими его перегоняли с места на место.

Движение на периферии не ослабевало. На давно условленных местах собирались штатские охранные дружины города, люди разных возрастов. далеко не все вооруженные. Им обещано было, что их построят и дадут всем оружие на центральном месте сбора.

В один из таких беспорядочных отрядов, который только что тронулся по четыре человека в ряд из центра, проходя среди хранящих глубокое молчание масс, и попал Карл, полагавший, что отряд этот направят в зону боя. Карл беспрепятственно — никто ни о чем не спрашивал у него — стал в задние ряды, его одежда не отличалась от платья тех, к кому он примкнул.

Ему все-таки еще суждено было маршировать с ними в одних рядах, проклятие, тяготевшее над ним, не позволило ему избавиться от них даже теперь, они должны были испоганить ему даже это мгновенье. В первые минуты марша, когда он осознал это, он почувствовал прямо-таки физическую заторможенность, отчего задние ругали и толкали его. Он овладел собой, он пойдет с ними, — это мой омнибус, я им ничего не заплачу за проезд, а может быть, дам им что-нибудь еще сдачи. И он бодро зашагал вперед.

Разве в этот час не было людей в столице, кто мог бы спасти Карла? Разве не получили, по меньшей мере, три близких Карлу человека тревожнейшие вести о нем, вести, которые должны были указать им на его намерения и на опасность, подстерегавшую его? Горничная в его городской квартире нашла письма, написанные хозяином, очевидно, в ее отсутствие, на арифметической тетради мальчика и тотчас же, перепуганная (она боялась, что Карл что-нибудь сделал с собой и лежит тут где-нибудь, — может быть, он повесился), бросилась к брату-аптекарю. Не менее испуганный, чем она, он обыскал весь дом. Ну, а дальше, что может, сделать этот бедный, слабый человек, задерганный и трясущийся от страха? Известить полицию, просить о помощи полицию, которая и без того по другому поводу искала Карла? Передать матери его письмо к ней? Карл, может быть, уже переезжает границу, хотя эти записки — о, это ужасно — от них веет чем-то таким недобрым, но, может быть, он нарочно их так написал, зачем ему понадобилось вообще заходить еще раз домой? И что здесь такое случилось в музее? Горничная ничего не знала, эти комнаты стояли все время запертыми. Музей выглядел так, словно в нем происходила драка. Кто это мог сделать? С другой стороны, эти письма. В своей растерянности Эрих не нашел ничего лучшего, как положить письмо к Юлии в конверт, написать адрес и бросить письмо в ящик. Он упустил из виду стачку, в эти дни в пределах города нарушено было и почтовое сообщение, прошло много дней, пока Юлия получила письмо. Эрих был и оставался единственным человеком, подозревавшим об участи Карла, он носился повсюду, расспрашивал доверенного Карла, ждал, слушал, обнадеживал себя, приходил в отчаяние, избегал матери, принимал наркотические средства, а долгие, пустые, немилосердно тяжкие часы тянулись бесконечно.