Альфред Дёблин - Пощады нет

Как — то вечером, довольно поздно, Карл воспользовался отсутствием горничной и в припадке жесточайшего душевного кризиса совершил варварское деяние. Ударив молотком по мозаичной двери своего редкостного шкафа, он разбил ее в куски, он размахивал молотом, обрушивая его на картины, вазы. Делал это он без всякого воодушевления и без всякого ожесточения. Работал с усердием добросовестного рабочего. Разбивая вещь за вещью, он отдавал себе полный отчет в том, что делает это без всякой злобы. Со звоном полетели на стол осколки чудесной старинной лампы. Одним ударом он свалил жестяного рыцаря. Раздался такой звон, что он затаил дыхание и прислушался, не идет ли кто. Он выпрямился, вышел, в столовую, постоял, прислушиваясь, в коридоре. Нигде ни звука.

Он снял пиджак и повесил его на спинку стула. Проходя мимо рояля, он задел его. Оглянувшись, он посмотрел на рояль, потянул огромное драгоценное покрывало, вышитое Юлией, вазы и фотографии покатились на ковер, он поднял покрывало с его длинной бахромой, бережно надел его на плечи и с серьезным видом прошелся по комнате. Опустившись в углу на стул, откуда виден был весь музей, он окинул его взглядом. Все было спокойно. Он убедился, что все лежало так, как раньше, на стене и на потолке ничего не шевелилось. Тогда он перебросил покрывало через голову и застыл. Сидел с закрытыми глазами. Прошло четверть часа, полчаса. Он вяло опустил плечи. Захотелось спать. Он отбросил с лица бахрому, посмотрел перед собой, зевнул. Встал, пошел, покрывало волочилось за ним. Он оперся, обессиленный и задумчивый, о стол, и вдруг, откуда-то из пустоты выплыла мысль и в одно мгновенье овладела им с дикой силой: смилостивиться над вещами, достать на кухне керосин и спички, облить их, пусть огонь испепелит все, беги, сбрось с себя этот платок, достань банку, спички, потом открой балконную дверь, взгляни вниз на улицу, наклонись глубоко-глубоко, попробуй перелезть через решетку, и если ты выпустишь ее из рук…

Звонок. Это в передней. Никто не отпирает. Горничная еще не вернулась. Кто бы это мог быть? Он вышел в столовую, подождал, схватил покрывало, засунул его в ларь, надел пиджак. Опять звонят. Кто это? Здесь я никого не принимаю. Время позднее. Подожду.

Снова звонок. Не бурный. С ровными интервалами. Уйдет он? Удивительный человек. Я сейчас все равно ухожу. Ну и терпенье же у него. Интересно, долго он будет еще звонить?

Четвертый раз. Карл медленно идет к двери. Скажем себе: еще два раза. Если он позвонит еще два раза, я отопру. Он вынул часы. Интервал в полторы минуты — и снова звонок. Еще полторы минуты — и еще звонок.

Карл положил часы в карман. Итак, откроем. Осветив переднюю, он взял с подзеркального стола щетку, пригладил волосы, провел платком по лицу и отпер.

Перед дверью стоял высокий сухопарый господин в соломенной шляпе, лицо гладкое, возраст неопределенный. В руках у гостя была легкая трость. Господин приподнял шляпу, открыв при этом низкий лоб и легкие светлые волосы, и спросил, имеет ли он честь разговаривать с хозяином дома? Он говорил с иностранным акцентом. Можно ли войти? Карл спросил, в чем дело? На лестнице трудно будет изложить цель прихода. Карл впустил его. Горничной все еще не было. Если это бандит, он может убить меня. Карл прошел вперед, гость, держа шляпу и палку в руках, гордо и энергично откинув голову, длинными размеренными шагами вошел вслед за ним через широко раскрытую дверь в столовую. Карл посмотрел, закрыта ли дверь в музей. Туда бы я его сейчас не мог впустить.

Сухопарый высокий господин остановился посреди комнаты, поворачиваясь корпусом в обе стороны. Оглядывал комнату. Карл выдвинул два стула из-за большого пустого стола. Господин сказал:

— А этой картинки нет.

— Какой картинки?

— Талисмана. Бог, хранитель твой при свете дня, хранит тебя и ночью.

Кто это? Гость не представился. Резким твердым голосом он продолжал:

— Но, может быть, эта картинка висит в другой комнате, в вашей спальне?

Он иронически, лукаво подмигнул ринувшемуся ему навстречу Карлу:

— Мы вряд ли выбросили эту хорошенькую старинную семейную вещицу, а?

Этот человек меня знает. Незнакомец кивнул.

— Верно. Говорите, говорите, не стесняйтесь.

— Вы…

— Верно. Впрочем, и я бы вас не узнал. Двадцать. двадцать пять лет — это не пустяк. Четверть века.

Это был Пауль. Этот высокий сухопарый человек с иронической усмешкой. Он был чрезвычайно худ, но какой глубокий, твердый взгляд больших лучистых глаз. Неужели и раньше у него были такие светлые глаза? Карл (кто был теперь этот Карл? Фабрикант? Сорокалетний мужчина? Семьянин? Неизвестно кто? Мальчик?). Карл нерешительно протянул ему руку, ту самую, которой он полчаса тому назад размахивал молотком. Гость спокойно и не спеша пожал ее, положил шляпу и трость на стул, но Карл отнес их в переднюю; вешая и рассматривая шляпу, он думал: «Неужели? Кто? Пауль? Что у меня с ним общего? Просто даже смешно. Все перевернулось вверх дном, рыночный зазыватель Пауль в моем доме, мир сошел с ума, что нужно этому человеку, денег? Не шантаж ли это?» Незнакомец, — это действительно Пауль, — сидел за большим пустым столом, положив длинные руки на его блестящую поверхность, на месте Юлии. Но Карл сел не на свое место, а напротив Пауля.