Альфред Дёблин - Пощады нет

— Каком же выход? — спросила невзрачная девушка.

Карла раздражал этот разговор, и он вместе с Эрихом вышел в другую комнату. Они протискались между небольшими группками, расположившимися и довольно громко спорившими в обеих комнатах и в лаборатории. При приближении Карла гости делали друг другу знаки и почти мгновенно умолкали. Эрих улыбался, пожимая руку то одному, то другому, от Карла же гости демонстративно отводили глаза. Карла злила вызывающая болтовня «журналиста». Но это еще было не все. Выйдя в другую комнату, он испугался; и здесь говорили о детях. У него дома ведь тоже дети! Как и чем они живут, об этом он, в сущности, никогда не думал, а ведь дети — это целая проблема. Сразу невыносимо мучительно нахлынули воспоминания детства и юности, почти полная безнадзорность, отец. В каком-то внезапном прозрении он, чувствуя замешательство, увидел, что дети его были такие же, как и он сам в свое время, растущие маленькие люди с сознанием и чувствами. Юлия-младшая и Карл-младший были люди. И Юлия играла в жизни этих детей (что за жизнь!) роль «матери», а он — «отца». Это было невероятно. Он учил своих детей почтению, чистоте, порядку. Что я упустил?

Его потянуло домой. Он был встревожен своим открытием. Эрих, взяв его под руку, проводил до двери.

— Ты сердит на маму? Она хотела зайти к тебе.

Карл торопился. Он взял такси, точно надо было немедленно наверстать что-то. Как противно бранились эти люди у Эриха. В ужасном волнении ходил Карл по своим тихим, просторным комнатам: я виноват, я виноват, я не думал о детях. Как мог я родить их на свет, как мог я, с моей опустошенностью, создавать семью.

Он сидел на своем обычном месте в «уголке» столовой и мучительно, точно передвигая какие-то тяжести, думал: как равнодушен я был ко всему, чем были для меня женщины, дети, чем были для меня люди, я знал лишь покупателей и продавцов, и с этим жизнеощущением я родил с ней своих детей. Горбун и все эти злые рожи правы, — ничего не поделаешь. Он прижал подбородок К груди. С ней меня совокупили, у нее были деньги, она была из аристократической семьи, мне с таким же успехом могли подсунуть другую, а теперь есть двое детей, что будет дальше?

Рука его машинально, привычным движением коснулась рычажка радиоприемника, точно издалека зазвучала танцовальная музыка, чужой красивый мир, Юлии нет, вся вина ложится на него, Карла. И к немалому изумлению детей и фрейлейн, он с раннего утра уже был в детской, расспрашивал о том, о сем, в нем чувствовалась какая-то растерянность, дети не могли понять, чего хочет отец, и фрейлейн тоже недоумевала. Как только дети его увидели, они стали спрашивать о матери. И его мысли вновь возвратились к Юлии. До чего это ужасно — он никак не может подойти к своим детям. Надо раньше привести в ясность отношения с Юлией. Без нее ему не справиться с воспитанием детей. Но как же он это сделает? Все погибло для детей и для меня. Не может, ничего не может уже быть. Жизнь моя кончена, мне нечего больше ждать, что исковеркано, то исковеркано, но дети! Не могут же дети отвечать за грехи отцов.

Мыслей больше не было. Он скрежетал зубами.

Ночью, когда ом лежал в постели, что-то коснулось его во сне. Бывает, что смерть вырывает человека из жизни уже в раннем детстве, другие умирают в расцвете своей деятельности, третьим суждено все вынести, и, как бы они ни берегли себя, им, в конце концов, приходится оплатить счет полностью, они даже согласны платить. В ушах у них звучит вопрос, их непривычный к речи язык что-то лепечет… Глубочайший светлый, теплым покоя снизошел во сне на Карла. Однако, когда он поплелся утром на фабрику, все началось с начала. Какое-то чувство, нет, уже больше чем чувство, физическая тоска, видение, родившееся в мозгу человека, осязаемо отделилось от его внутреннего мира, оно жило уже в Карле наяву, ему казалось даже, что оно следует за ним по пятам. Он шел по улице и оглядывался: кто это, к кому он тянется с такой тоской? Но никого вокруг не было. Приближаясь к красному фабричному зданию. он думал: «Как странно, сон вплетается в мою явь. — Его поразила осенившая его мысль. — Это не нервы, я стою на перепутье».

Время отсутствия Юлии измерялось уже не неделями, а месяцами. Они обменялись несколькими формальными письмами, мать Юлии уехала на юг к морю. Юлия отправилась туда же.

— Она очень окрепла, — писала она Карлу. Но больше ни о чем ни слова.

Хозе приехал к Юлии в тихую, заснеженную местность, где она теперь жила. Сани с бубенцами привезли его на гору, на террасе он осмотрелся: там не было никого, кроме одинокой женской фигуры, двинувшейся к нему навстречу. Но это, конечно, не Юлия.