Алла Боссарт - Холера [сборник]

По лицу Попкова пробежала тень.

– Не помню, – отрезал.

«Помнишь, Гнида, по-омнишь… Такое не забывается. Кто зубы-то тебе, тридцатилетнему ухарю, долотом выбивал по одному? Не помнит он…»

– Ну хорошо, Платон. К делу? Ты ж не просто так тридцать лет спустя приехал водочки попить?

Касторский помолчал, собираясь с духом.

– Баба одна есть… Как тебе сказать… Не баба – волчица в натуре. У нее и погоняло такое. Хочет меня упечь.

– Куда это?

– Туда, Филя, туда!

– И что, есть основания?

– При желании, будем говорить, найдутся… – уклончиво ответил властелин дерьмового царства.

– То есть выше крыши, – утвердительно кивнул Попков. – Ты сейчас где жопу-то греешь?

– В инфекционной…

– А, ну тогда понятно. Это не в той, где холера?

– Откуда?.. – вытаращился Касторский.

– От верблюда. Два дня все каналы трещали. Знаешь, как они любят страху-то нагнать: «Наши источники сообщают… два случая летального исхода, принимаются меры… главврач отказался прокомментировать…» Я фамилию-то не расслышал, а это ты, стало быть, у нас враг гласности! Мило, мило.

– Вот сволочи! – Касторский вспомнил телегруппу, которую взашей погнали с территории неделю назад. – Откуда их только принесло?! Два летальных исхода, значить… Источники! Да я в суд подам!

– Так что твоя баба?

– Ну, допустим, мне никто никаких летальных исходов не пришьет, бред какой-то, – не слушал Касторский. – Но как это пускают в ихний эфир? И что еще за источники? Ты объясни мне, Филипп!

– А у бабы другие аргументы? Чего она хочет?

– Она инспектор!

– Это я понял. Чего она хочет, ты можешь мне сказать?

– Чего она хочет – не важно. Она бабок НЕ хочет!

– О, это серьезно. То есть чисто личное?

– Вот именно.

– И чем я могу помочь?

– Филя! Ты прости меня, но мне Пыня сказал…

– Я не хочу слышать об этом пидарасе.

– …что у тебя… ну как бы… что ли, будем говорить, есть людишки… Короче, ее надо убрать, и очень срочно! Любые деньги!

Попков вскочил с кресла и вынул из кармана куртки какой-то прибор, похожий на рацию:

– Сейчас мои пацаны из тебя рыбу фиш сделают, сука!

– Филя! Не сердись, вспомни, кто тебе помогал, когда из тебя чуть рыбу фиш не сделали! Ты вспомни, к кому ты прибежал просить политического убежища? Филя!

– Хорошо, не будем о грустном. Кто старое помянет… Извини, я должен посоветоваться с одним толковым парнем…

– Каким еще парнем? Не надо ни с кем советоваться, Филя, прошу тебя!

Филипп Константинович (потому что надо же шестидесятилетнего человека называть как-то прилично) подошел к стеклянной стене и сделал знак кому-то, кто смотрел на него из сада. Платон, да, скорей всего, и сам Филипп не видели никого.

Через несколько минут в кабинет нехотя, нога за ногу, вошел мальчик лет десяти, очень худой, с большими жестокими глазами.

– Мой внук, Филипп Второй.

Мальчик кивнул.

– Скажи, Филипп, – заверещал вдруг Попков пронзительным голосом. – Помогать мне этому человеку или нет?

Мальчик на короткое мгновение впился в Касторского страшными глазами, отчего они сверкнули красноватым огнем. Но тут же погасли. Он поковырял большим пальцем босой ноги ковер и опять кивнул. И, не прощаясь, не проронив ни слова, так же лениво вышел.

– Он глухой, – сказал Попков, как будто это что-то объясняло, и снова подошел к окну.

– Ты по всем вопросам с ним советуешься? – усмехаясь, спросил Платон Егорыч.

– Да, – серьезно ответил Филипп Первый. – По всем. – Не оборачиваясь, заметил: – Уже поздно. Тебе пора.

– Да… конечно… – растерялся Касторский.

– Тебя отвезут.

– А… Мое дело?

– Энгельс Раиса Вольфовна. Усиевича, шесть, квартира… Короче, поезжай, Платоша.

Платон не помнил, как доехал до дому. Утром, еще не совсем проснувшись, изо всех сил захотел, чтобы все вчерашнее было сном.

В спальню вбежала жена в бигуди и распахнутом халате.

– Платоша! – кричала она. – Платон! Сейчас передали… Твою Раису…

– Что? – спросил Касторский шепотом, не открывая глаз.

– Нашли в подъезде, – тоже перешла на шепот Нина. – Сегодня рано утром. С двумя ножевыми…

– Ножевыми – что?!

– Ранениями… Второе смертельное. – Впечатлительная Нина заплакала.

На смерть сестры Сева среагировал примерно как Безухий – на пропажу пистолета. Он замкнулся в себе, два дня лежал не вставая, ни с кем, даже с Чибисом, не разговаривал.

Через два дня пришел Касторский, неожиданно присел к Энгельсу на койку, сказал странным, то есть нормальным мужским голосом: