Александру Ивасюк - Половодье

«Может быть, все-таки он убьет меня и убежит», — пронеслось в мозгу у Месешана, и он снова задумчиво задвигал затекшими пальцами, по которым бегали мурашки, — это было почти приятно, но снова включившаяся машина сообщала ему, что опасность близко. Его люди столько часов ждали на улице, не вмешиваясь, они дали Карлику выйти и спокойно войти в дом. А может, и они убиты, хотя это было бы для Карлика очень опасно. Он снова взглянул рассеянно, боясь выдать свои мысли, хотя по лицу Карлика можно было догадаться, что для него они не секрет. Глаза Карлика были по-прежнему прикрыты широкими лохматыми бровями, но лоб его прорезала новая незнакомая борозда, а от грубого носа шли две глубокие морщины, пересекавшие тяжелый подбородок.

Глаза Карлика округлились и сверкали, черные зрачки были расширены, и от этого в них появилось что-то кошачье. Машина, отстукивавшая внутри него сигналы опасности, вдруг остановилась.

Остановилась и машина, стучавшая внутри Месешана, или, точнее, он снова почувствовал страх, но не тот, внезапный, от которого во рту соленый вкус, а более глубокий.

«Мне не спастись, даже если сейчас он меня и не убьет. Мне не спастись!»

Карлик смотрел теперь на него, улыбаясь почти дружески, от этого взгляда повеяло насмешкой, и Месешан как-то ослаб, его большие руки с бегающими пальцами перестали двигаться, у него застыла спина, и все тело напряглось от ожидания.

Пауль Дунка единственный что-то понял в этой пантомиме. «Очень они хороши, — подумал он, восхищенный кошачьим свечением глаз Карлика и застывшей фигурой комиссара. — Хороши как дикие звери, которые подстерегают один другого. Только инстинкт и сила». Но Карлик был сильнее, и его глаза обрели то сияние победы, которое дается только уверенностью в ней.

Пауль Дунка вспомнил о сцене, виденной когда-то до войны — во время охоты, в которой он случайно принимал участие. Рядом был опытный охотник, друг его отца доктор Ходор, но ни он, ни Пауль Дунка не успели выстрелить. Дело было на рассвете, и лесничий вел их по тайным тропкам, едва различимым в гуще деревьев. В дымчатом утреннем полусвете казалось, будто земля дышит, живет и только застыла в ожидании, и этот туманный свет пробудил в адвокате воспоминание о запахе гнилых листьев и ощущение, что должно что-то случиться, что он в непосредственной близости от каких-то великих, жизненно важных открытий. Он легко пролез под деревьями — словно прошел сквозь своды замка в час глубокой тишины при свете свечей и факелов, — в молчании дошел до поляны, и ему почудилось, что ветер доносит издалека стук бьющихся друг о друга засохших веток. Но лесник приложил палец к губам, и старый доктор Ходор кивнул в знак того, что понял. Потом они снова погрузились в полную тишину, шли с еще большими предосторожностями, и волнение, почти страх овладел молодым Паулем Дункой.

Так было и сейчас с адвокатом Дункой в библиотеке, когда он глядел на Карлика и Месешана. Он испытывал почти те же чувства, и страх его был каким-то радостным.

…Тогда он дошел до меньшей поляны; лучи солнца еще казались полосами тумана — как на наивных религиозных картинах, где святой дух изображен в виде серого горнего света, проникающего в ясли. Несколько узловатых деревьев, как бы застывших в странных позах, отделяли его от ручья, шума которого он не слышал прежде; пейзаж его поразил, показался нереальным. Лес, и горы, и легкий шорох листьев, и ропот ручья — все казалось лишь застывшим кадром, ибо то, чему суждено было произойти, должно было произойти не здесь, а где-то в другом месте.

Два оленя, один старый, большой и сильный, другой помоложе, быстрый и неосторожный, верящий в свою молодую плоть, в стремительный ток своей крови, столкнулись рогами. Молодой отпрыгнул назад, его тонкие ноги дрожали от волнения. Потом он рванулся вперед, описав в воздухе великолепную дугу, и ударил рогами старика с уже седеющей шкурой. За ручьем, застыв в ожидании, сверкая глазами, стояли три самки; они вытянули красиво изогнутые шеи, и морды у них были мягкие, нежные; они ждали исхода битвы, почти не глядя, а скорее, ощущая ее развитие.

Снова прыгнул молодой олень и ударился рогами о рога старика, потом опять отскочил, так и не сбив его с ног, и снова ринулся в атаку. Рога сцепились, и молодой с трудом высвободился. После четвертого или пятого прыжка на белой манишке молодого появилось первое пятно крови, оно росло, из невидимой раны словно капал красный пот. Но у него еще были силы, и он снова отскочил, чтобы кинуться в последний бой. Старик оставался все время недвижим, он лишь принимал атаки и твердо стоял на будто вросших в землю ногах. Но при последнем нападении молодой лишь слегка повернул голову, и рога его застряли в рогах старика. Молодой попытался отпрянуть, но не смог. Видно, ослаб — вся грудь у него была покрыта кровью, кровь струилась и по животу, ноги слегка дрожали. Старик же только теперь сделал движение всем телом и начал не торопясь поворачивать голову, увенчанную короной рогов. Поворачивать медленно, ломая сопротивление противника, у которого лишь подрагивала шея. Большое пятно крови расплылось на изящной линии его живота.