Роберт Глэнси - Мелким шрифтом

В справедливости этих слов я убедился на собственном горьком опыте, когда попал в автомобильную аварию. Я очутился на больничной койке, переломанный и изувеченный. 'Тогда до меня и дошло, что условия и оговорки не только составляют суть моей работы, но являются еще и сводом жестких правил, гарантирующих мне жизнь. В больнице, однако, мне было не до страхового полиса. Я сознавал одно: со мной случилось страшное.

Я очнулся и увидел людей — они уверяли, что приходятся мне родней и что у меня все будет хорошо.

С чего это у меня все будет хорошо? Я понятия не имею, кто вы такие, черт возьми!

Пытаясь объехать правду на кривой козе, окутать реальность плотной завесой надежды, они беспрерывно твердили: «С тобой все хорошо, Фрэнклин, все хорошо!»

Я смотрел на позабытых родственников и ясно понимал, что отрицать бесполезно: это напоминало бы бег трусцой на дорожке — тренажере; ты бежишь, а в спину тебе дышит та жуть, которую ты отрицаешь; она не отстает, ждет, когда ты рухнешь без сил, и она зацапает тебя волосатыми лапами. Я знал правду: со мной далеко не все хорошо. Чудище меня все — таки зацапало. Какое — то время я молча лежал в его тесных объятиях. А когда, наконец, заговорил, стало еще хуже.

— Кто вы такие? — спросил я.

— Я твоя жена, припоминаешь? — сказала одна женщина.

Мой второй вопрос пресек уверения, что со мной все хорошо:

— А я кто?

Ответа на него я не знал, поэтому мне было трудно быть самим собой. Хотелось заверить всех, что я — прежний старина Фрэнк, и все хорошо. (Но я же не прежний, и ничего не хорошо.) Сморозив очередную чушь, я, разумеется, сразу увидел, что ляпнул что — то не то. Достаточно было взглянуть на озабоченные лица родственников; они посматривали на меня искоса, будто не могли сфокусировать взгляд из моей физиономии, — всем было неловко слушать, что я несу. Именно в этом и заключалась проблема: я перестал быть собой. (Несоблюдение условий контракта называется невозможностью исполнения ; в этом суть моей беды: я произносил слова, которых прежний, еще не попавший в авариу Фрэнк ни за что не сказал бы.) Отчетливо я помнил одно; до аварии меня звали просто Фрэнк . А теперь стали называть полным именем — Фрэнклин . Я утратил собственную личность, зато приобрел еще один слог [6] Очень скромное возмещение ущерба. .

Я глянул в зеркало и не узнал себя: на меня смотрел одутловатый чужак; отекшие, налитые кровью глаза, вместо зубов — редкий штакетник, щеки чудовищно вздулись. Мир, в котором я очутился, был не лучше. Куда ни бросишь взгляд — всюду предупреждения об опасности. Пронзительно верещали аппараты, призывая сновавших по коридорам врачей. «Осторожно! Скользко!» — вопили надписи на полу. Доносившиеся из дальних коридоров крики немедленно пресекались. Каждое принесенное мне лекарство сопровождалось списком предостережений длиной с русский роман. Над красной пуговкой виднелась надпись: «Кнопка экстренной помощи».

Мой организм то и дело впадал в панику, заставляя меня беспрестанно жать на эту кнопку. Поначалу я так и делал. Кнопку отключили. Тогда я принялся вопить: «Помогите! Помогите! Я не помню, кто я!» Мне тут же что — то вкололи, словно придушив панику тысячью одеял, и я стал для всех недоступен. Хорошо бы кнопку снова подключили. Мне так ее не хватает.

Во мне образовалась каша из чувств и гормонов, отчего ужас только нарастал. Авария вдребезги разнесла три банки с этикетками «Печаль», «Радость» и «Безумие», и их содержимое расплескалось, образовав дикую смесь. Мне хотелось смеяться, плакать и визжать одновременно. Вдобавок нервные волокна, прежде шедшие по телу каждый своим путем — к ушам, глазам, носу и рту, — теперь перепутались и сплелись в косицу. В результате если окружающее виделось мне в зеленых тонах, то любая еда на вкус отдавала рыбой, а уши лопались от чьих — то воплей; если же все становилось синим, то я ощущал запах сыра, а в ушах звучала музыка. Доктор Миллз заверил меня, что эта синестезия — всего лишь попытка мозга отыскать новые пути к воспоминаниям о прошлом. Мои разум и чувства пришли в такой сумбур, что однажды, когда доктор Миллз пил кофе и над чашкой поднимался парок, я услышал в нем низкую басовую ноту, пробудившую во мне ответный отклик; с великим смятением я обнаружил, что нспытываю… страстное влечение . Вслушиваясь в кофе доктора Миллза, я понял, что чувства куда навязчивее воспоминаний [7] Потрясите изо всех сил головой — и воспоминания осыплются, точно пыльца с цветов; другое дело чувства, они цепкие, как застежка — липучка. Таким образом, первое чувство, я испытал после аварни, не имело отношения ни к моим братьям, ни к жене или прочим родственникам. Это было влечение к человеку, приготовившему отличный кофе. .