Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

– Докопаюсь до ерунды какой-нибудь, – Юра прорабатывает каждый шаг, просчитывает варианты вопросов и ответов, играет сначала за белых, потом за чёрных, но идеального варианта найти не может, – Я по молодости иногда чудил – вспоминать стыдно. Скажу, мол, унитаз грязный! Хотя – вряд ли. Она у меня чистюля. За котом не вынесла! Во! Скажу – приехал – а тут воняет кошатиной! Чё за ерунда? Завели кота, а я чё…

Юра встрепенулся было, но встретился взглядом с А и Б, и энтузиазм в его глазах погас.

– Да, не то. Ваську я же сам на даче подобрал. Во-от такусенький сам на крыльцо приполз. Уже лет десять назад. Тоже скучаю по нему как по родному. Не, про кота не вариант.

– Короче! – веско выдал А и выпустил изо рта клуб дыма марки «Беломор». – Тебя надо напоить! Перед тем как зайти домой – накатишь стакан! Я видел тебя пьяного. Экспромт – вот что в таком деле надо. А ты пьяный – юморист. Как ты там этой жопастой заливал про снежного человека! Прям – другой Юра вдруг сделался! Она и дала-то тебе сразу чисто из интересу: как там у снежных-то мужиков дела обстоят? Тебя пьяного хоть на сцену заместо Райкина выпускать можно! Так что загримируйся стаканчиком перед самым домом! Выпей, почуди, а потом скажешь – не помню, пьяный был! С кем не случается! Наплетёшь там про нервный срыв, про тяжёлую дорогу, про солнечный удар. Скажешь – с кедра упал прям лосю на рога, так что пока – извини, дорогая, но там гипс. Чёнить в таком духе. Главное – свободнее себя веди, увереннее. Наглее.

Юра хотел было снова возмутиться или хотя бы возразить, но вдруг надолго задумался. Мы сидели молча, боясь нарушить стройный ход мыслей командира. Ведь бой ему предстоял не шуточный. Каждая деталь могла оказаться решающей.

– А что! Вариант! – наконец отрезюмировал командир. – Я пью редко, но метко!

– Да уж… – негромко заметили меж собой А и Б.

Но Юра не обратил на них внимания и продолжил, говоря больше самому себе, морща лоб и жестикулируя рукой с наполовину изгрызенной кедровой шишкой:

– Наливаюсь по самые брови. Вваливаюсь домой ночью. Лучше под утро. Чтоб все спросонок, как в сорок первом. Спрашиваю – почему долго не открывали? Кого прячем? Мужа не ждали? А шестое чувство у вас на кой? Завожусь. Тут кот под ноги попадается. Васька всяко придёт помурлычить. Пинаю, но несильно. Жалко, а что делать. Мяса потом ему куплю с зарплаты. Я пьяный не то, что семью – весь подъезд по росту построю! Ну а дальше – куда ветер подует. Только вы мне сразу этого своего товарища найдите! На другой же день! Потому что если я жену чем заражу – только вниз башкой с балкона останется. Всю жизнь пьяным не проходишь! Бедная Зиночка! Только бы выдержала! Цветами потом завалю!

– А вот про то что всю жизнь пьяным не проходишь – вопрос спорный! – встрепенулся было В, но эту тему народ не поддержал и расползся в последний раз по спальникам.

Прощальный костёр залили остатками чая. Назавтра был назначен выезд.

Пока позавтракали, пока малость просушили и свернули палатки, сняли антенну «Карата», пока уложили печки да посуду – перевалило за полдень. Заехали в знакомую деревню и купили там семь бутылок водки, две булки хлеба и полкило мятых карамелек «Виктория». Семь бутылок купили просто потому, что давали тогда по одному флакону на человека. Хошь – не хошь, а раз так – надо брать. Водитель свою бутылку пожертвовал нам в будку, поэтому всё шло по плану. Ехали не спеша. Вечером остановились на длинный перекус с дремотой. Водка пилась из двух гранёных стаканов и одного плафона правого повторителя, открученного от кабины и вымытого в ручье. Пилась не быстро, но и не медленно, как раз с тем расчетом, что до утра хватит. Одна бутылка километров на сто. На цель решено было выйти часам к трём ночи. За окончание сезона Юра пил вместе со всеми, вслушивался в свои ощущения, оставался ими вполне доволен, потом отходил на обочину и грозно кричал в кусты: «Зинка, в Хибины апатита порфирит твою гранита мать! Как мужа встречаешь!» Но после каждой такой репетиции, прежде чем снова залезть в кабину, вежливо напоминал запрыгивающим в будку, что ему жизненно важно, чтоб мы оставили ему грамм двести стременных. Мы показывали ему заначенные в спальник полбутылки, клялись, что умрём, но не выпьем, и он успокаивался до следующей остановки.

В город въехали строго по расписанию: водитель знал трассу как свои пять. В три тридцать машина скрипнула тормозами у кирпичной пятиэтажки, где на четвёртом этаже спало ничего не подозревающее Юрино семейство. Двор был пуст, дом – тёмен, лишь где-то в паре кварталов горел одинокий фонарь и лаяла собака. Полусонные, мы на плохо гнущихся ногах вытряхнулись из будки, вдохнули ночной морозный воздух и постарались не шататься. Последний час езды в будке мы только и делали, что поглядывали на последнюю полупустую бутылку. Езда утомила чрезвычайно. Хлеба и карамелек оставалось ещё много, а вот этот последний стакан так и просился в наши полусонные, измученные чаем за лето организмы. Но мы знали: от этих капель зависит жизнь и судьба человека. Поэтому вылезший из кабины Юра перед психической атакой в свете фары вылил последние пять бульков в стакан, залпом выпил двести грамм без закуски, громко хыкнул для храбрости, сказал: «Ну! С богом! Сейчас я им там задам!», легко подхватил свой огромный рюкзак, карабин, и двинулся в сторону подъезда. Мы вдвоём с В подхватили его вьючник, А и Б за нами тащили мешок ореха.