Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

Дальше я пошёл пешком, прихрамывая и иногда кидаясь в Ершова сосновыми шишками. После каждого меткого попадания Ершов ускорял ход задних ног, при этом передние шли в прежнем темпе. Конь то ли укорачивался как червячок, то ли сжимался как пружина, так что кидался я на всякий случай издалека.

Вскоре мы пришли к Дерлиг-Холям. Это два озера, соединённые меж собой протокой. Прямо в эту протоку впадает река Дотот, а из западного озера вытекает Хамсара, в которой, по слухам, тувинцы регулярно топят надоевших жён. Бедолаг садят в лодку без вёсел и пускают вниз по реке. И те плывут до ближайшего водопада. На этом сложном во всех отношениях гидроузле бригада рыбаков добывала хариуса и сига. Бригада состояла из деда-тувинца, его сына и дочери, наполовину русских, лет в районе сорока, мужа дочери, совсем русского, с золотыми зубами, сломанным носом и в наколках, и двух здоровенных лаек.

Собаки нас встретили дружным дуэтом, дед кое-как отогнал их палкой.

– Кэ! – поздоровался дед

– Экэ! – ответил Юра.

Тофалары и тувинцы говорят на похожих языках. Если тувинец говорит медленно, то тофалар его понимает. Вначале дед поговорил с Юрой на своём языке, но когда понял, что нам от него ничего не надо – перешёл на русский. С тувинцами всегда так: когда идёшь мимо их стойбища и просишь копчёного мяса – они не понимают. А не успеешь отойти – начинают просить на вполне сносном русском сгущёнку и спички. Ну, тут уже мы по-русски не понимаем. Лучше всех владеют русским те, кто служил в армии и сидел в тюрьме. Паша рассказывал, как в прошлом сезоне дед-тувинец привёл в их лагерь свою дочь.

– Вам даю на ночь свою дочь. Ей семнадцать лет. Мне за это дашь семнадцать банок сгущёнки!

А началось с того, что вечером Пашин отряд из шести человек остановился в низовьях Биче-Баша, неподалёку от тувинского стойбища. Дети лет трёх и меньше, ещё толком не умея ни ходить, ни говорить, ездили вокруг своих палаток на личных олешках без седла, иногда падали, опять залазили на олешка – и так проводили день, пока взрослые пасли стадо где-нибудь неподалёку. В лагере кроме детей была женщина и парень в старой стройбатовской солдатской форме. (Те тувинцы, которых удавалось отловить, служили исключительно в стройбате. А если не удавалось – не служили вообще). Они изумлённо проводили взглядом огромных чужестранцев на огромных лошадях, на традиционный вопрос: «Нет ли мяса? Можем на патроны поменять!» – развели руками – не понимаем, мол, ничего. Пашин отряд заночевал неподалёку, и к ночи к костру пришёл дед с дочерью и деловым предложением. Дочери на вид было не намного меньше, чем деду. Мужики, хоть и были уже три месяца без прекрасного пола, а глянули на это чудо природы – и склонились обратно кто к иголке с ниткой штаны прохудившиеся заштопать, пока мошка задницу до костей не изгрызла, кто мундштук из ольхи вырезать и дырочку для дыма раскалённым гвоздём внутри прожечь. Паша подошёл к даме, оглядел, пощупал, сморщился, покачал отрицательно бородатой головой и пальцами показал деду викторию: две банки. Будь дед евреем – наверняка бы стал торговаться. А эти молча покачали головами, развернулись и ушли. Зачем Паша предложил деду две банки – он и сам потом ответить не смог. Такой красоты даже на шестерых – безумно много.

Дед, которого мы повстречали на озёрах, был более приветливый, предложил вместо дочери заночевать в избе и помыться в бане. Мы распрягли коней, достали кое-какую снедь, но дед махнул рукой в сторону кухни:

– Марала варю! Еды много! Убирай банки!

Несколько банок тушёнки и сгущёнки мы всё же оставили деду – зима длинная, – а на ужин у нас была варёная маралятина, солёный хариус, солёная икра то ли хариуса, то ли сига, и варенье из ревеня. Вы никогда не пытались есть в режиме: ложка икры – ложка варенья – ложка икры – ложка варенья? Не пытайтесь! Всё это порознь – очень вкусно, но вместе – полное издевательство над остатками гурманизма и собственным желудком. Мы с голодухи хапнули по паре ложек – на столе стояло две полных трёхлитровых банки того и другого, – и поняли, что лучше сперва помыться и подождать, пока доварится марал. Дед достал банку браги, настоянной на какой-то ягоде. Брага была холодная, шипучая, и на первый взгляд – совершенно без алкоголя. Мы выпили по стакану и пошли мыться. Баня была классикой жанра: топилась по-чёрному, маленькая, с полкой внизу и полкой вверху, без всяких предбанников и прочей роскоши. Просто место для мытья, где под крышей стоял обложенный базальтовыми камнями котёл вёдер на шесть. Помылись, выпили ещё по стакану браги – и поняли, что алкоголя в браге более чем достаточно. Дедова дочь поставила на стол кастрюлю с варёным мясом и тарелки. Сели сначала хозяева, потом мы. Места за столом едва хватило. Поговорили про житьё-бытьё. Дед выбирал себе из кастрюли куски голимого сала и с видимым удовольствием ел, отрезая большим таёжным ножом кусочки и макая их в аджику.