Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

– Перевал завтра может быть закрыт!

– Ведро готово!

– Одно ведро? Не, перевал закрыт плотным туманом, видимости – ноль!

– Два ведра хватит?

– Перевал ещё закрыт!

– Ну три ведра!

– Перевал открылся, небо чистое!

Три ведра хариуса многие бы дали только за то, чтобы посмотреть, как Пищалко приземляется, а потом взлетает. Раньше он летал на Ми-1, несколько раз его разбивал и потом чинил за свой счёт. Когда Ми-первые поставили на прикол, Пищалко пересел на Ми-4. Бить такую большую машину, наверно, было уже дорого, поэтому летал он, говорят, совсем не так, как в молодости. Хорошо, что я не летал с ним в его молодости, мне хватило сезона – 85. Потому что, сделав за лето с этим камикадзе четыре рейса, я пожалел, что не крещёный. Особенно забавно он преодолевал перевал неподалёку от пика Топографов, а потом снижался. Перевал он преодолевал на высоте метра три. То есть, мы летим по горизонтали, заранее набрав нужную высоту, а расстояние до земли всё уменьшается, уменьшается, гора поднимается на уровень колёс, вертолётное пузо чуть не цепляет за гребень, в иллюминаторе мелькает кривой кедр – и через десять секунд земля почти вертикально уходит вниз. Под машиной опять бездна свободного пространства, вдали видны снежники, пики, тайга сплошным чёрным и таким ровным, когда смотришь с высоты, ковром, и даже какой-то четвертичный вулкан с разрушенными потоками лавы. Вскоре появляется пункт назначения. В этот момент Пищалко выключает двигатель и просто падает в полной тишине примерно полкилометра, включив двигатель на ротацию, а потом вновь включает перед самой землёй. И почему-то никто ни разу его не спросил: а что будет, если не заведётся? Потому что ответ напрашивался сам собой. После приземления штурман всегда первым выскакивал из кабины, вставал у хвостового пропеллера и махал руками всем, кто бежал встречать борт или, бледный, вываливался из него на трясущихся ногах. Дело в том, что заднего винта при вращении не видно, и можно легко остаться без головы, подбежав к только что приземлившейся вертушке сзади. Поэтому в Восточно-Саянской партии при инструктаже по технике безопасности всегда повторяли: никогда не подходить сзади к вертолётам и коням! У коней, правда, пропеллера сзади нет, но есть копыта, которыми они при удачном попадании пробивают череп волку.

Но на следующий день вертолёт не прилетел. Перевал был закрыт реальными тучами, которые бы не развеяли даже все девять тонн рыбы, что бригада рыбаков добывала за сезон. Делать оказалось нечего, и мы пошли по бруснику. Дедова дочь – её иначе не называли как дочь, сестра или жена, поэтому имени её я так и не узнал, – обмолвилась, что они заготавливают кроме рыбы ещё и бруснику. Просто на заказ конкретным людям из Кызыла собирают в тайге ягоду по двадцать пять рублей за большое эмалированное ведро. Почему бы не помочь хорошим людям? И мы с Толей и Лёшей, чтоб не сидеть без дела, пошли по ягоду. Вернее, ходить никуда не пришлось: всё вокруг избы, вдоль озера и вглубь тайги было ей усыпано. Некуда было ступить, не раздавив несколько. Ягода была очень крупная и почти зрелая. Уже вся красная, но ещё на четвертинку снизу белая, ещё не побитая морозом, и потому твёрдая.

Сначала мы её просто ели. Сели кто где, о чём-то трепались и жевали бруснику. Вскоре рот свело от кислоты. Тогда Лёша принёс кружку сахара, и мы стали есть её ложками, пересыпая сахаром в мисках. Через час мы наелись брусники на год вперёд и перестали разговаривать, потому что скулы свело, а дёсны облезли и нещадно болели. Теперь сам бог велел просто собирать ягоду, поскольку организм перестал считать её едой. Вокруг свистели рябчики. Они тоже собирали ягоду. Видимо, рябчики тут не котировались в качестве еды и были совершенно непуганые. Мы хотели сходить поохотиться, но стимула не было: еды навалом, а ходить по мокрой тайге – удовольствие ниже среднего.

Урожай мы собирали без всяких совков, и к обеду набрали два ведра, не отходя от избы дальше двухсот метров. Так что уху из огромной щуки на обед заработали честно. В доме хозяйничала только женщина. Мужики рано утром уплыли на лодке ставить сети.

– Вот как привезут завтра килограмм триста этой рыбы – тогда работа и начнётся! – не жаловалась, а, скорее, вводила нас в курс дела хозяйка.

Сети ставились с утра одного дня и снимались утром другого.

На берегу озера была сделана небольшая пристань и установлены приспособы для потрошения рыбы: навес и покатые гладкие доски с торчащими на пару сантиметров гвоздями. На этот гвоздь рыба насаживается глазом, потрошится, кишки бросаются в воду, а рыба круто солится и укладывается по сортам в деревянные бочки, что стоят неподалёку от воды под навесом. По морозу бочки на санях-волокушах вывозят трактором по зимнику. Берег озера был покрыт рыбьей чешуёй и блестел на солнце, словно выложенный слюдой. Сколько тонн и поколений рыбы приняло тут свою смерть – неизвестно.