Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

– Сено коням своим завари! – с угрозой в голосе ответил Паша, взял головёшку из костра и пошёл искать заварку.

Через десять минут все мы четверо, разгрузившие коней куда попало, до седьмого колена, а также все люди, придумавшие баулы без подсветки, все кони, весь кипрей, луна за тучей, тусклые звёзды и погасшая головёшка были повешены, четвертованы, преданы анафеме и испепелены. Заварка не находилась.

Вода в ведре давно кипела. Юра ещё раз выдвинул крамольную идею заварить кипрей, и она нашла одобрение в наших голодных желудках. Мы разбрелись по поляне, за минуту набрали охапку цветов, закинули в кипяток, сняли ведро с огня и через пять минут пили ароматный чай с сахаром и сухарями. На поляне росло не просто много кипрея – кроме него на ней не росло вообще ничего. Стена! Море! Заросли цветущего кипрея в человеческий рост!

– Паша, хороший чай получился, наваристый! Даже заварка на зубах хрустит! Хлебни, не помрёшь с одного-то раза! – предложил Толя дядьке, но тот был непреклонен.

Мрачный как туча, матерясь из своей длинной чёрной бороды на все предметы и явления природы, ужас ночи Паша запил сырой речной водой пару сухарей, раскидал пахучие потники под навесом и уполз в спальник, положив карабин под руку. Мы ещё посидели у костра, посушили портянки и выпили полведра чая на четверых. На дне и впрямь оказалось что-то типа заварки, так что последние кружки были на треть наполнены какой-то шарой. Ну, геолога шарой не испугаешь. Чай был выпит до дна, и мы расползлись по спальным мешкам, подкинув в огонь сырой пень, выловленный из шумящего рядом Азаса. Пень стал дымить в сторону палатки. Паша обматерил ещё и пень. Дым с перепугу сменил направление, и мы, наконец, уснули. Спали мы следующим образом: сначала на землю ложился большой брезент, поверх него – вонючие конские потники, потом ещё брезент, потом уже спальники. Раздевались на ночь до трусов, а сверху спальника укрывались телогрейкой. Портянки и носки ложили под спальник, и к утру всё было сухое и чуть ли не глаженое. Жаль, что не чистое.

Кстати, к чистоте портянок и носков мы подходили очень серьёзно. Грязные портянки + свежий мозоль = воспаление. Стирали портянки по-разному. Ну, в бане, когда мылись сами – это понятно. Помылся хозяйственным мылом сам – постирай им же носки и трусы. Всё остальное ещё может потерпеть, а вот ноги в тайге – главное. Иногда портянки стирают иными способами: кладут в ручей и придавливают камнём. Из этого матросского варианта хоть что-то получается, если, конечно, ночью не прошёл дождь, ручей не вздыбился и портянка не уплыла. Конечно, добела таким методом не отстираешь, но тряпка воду видела – уже хорошо. Выбрал потом улиток да листики прилипшие, выжал, высушил, бросив на палатку в погожий день – недели на две хватит. А вот попытка стирать под дождём успеха не имела. Однажды дождь шёл дня четыре не переставая. Мы сидели в палатке, вырезали из вываренных в соли берёзовых капов пепельницы, из ивы – мундштуки, пили бесконечный чай, слушали радио, разбирали и смазывали оружие, изощрённо мучили слепней – вообщем, развлекались как могли. Я решил постирать на дожде свои портянки вафельной ткани и раскинул их на какой-то кустик на поляне. Там они благополучно мокли несколько дней, а когда выглянуло солнце и я решил проверить свою новую стиральную машинку, то почему-то ставшие зеленоватыми портянки расползлись у меня в руках сопливыми медузами. Пришлось выкидывать. Жалко! На каждой было всего по четыре дырочки, в каждую из которых пролазило всего по четыре пальца! А для рубашек лучшая стиральная машинка – это рюкзак! Убрал в него грязную футболку с целью постирать через неделю в ближайший банный день, потом достаёшь через несколько дней – да вроде не очень-то и грязная! Чё зря мучаться стирать? Ту, что носил – в рюкзак, ту, что из рюкзака – на себя!

Под утро, чуя близкий рассвет, в кустах стали просыпаться птицы.

– Никиту видел? Никиту видел? – радостно пискнула какая-то птаха.

– Видел, видел! – ответили ей.

– Ты Никиту видел? Ты Никиту видел? – не унималась первая, беря на полтона выше.

– Да видел, да видел! – пискнули на другом конце поляны.

– Пить-пить-пить-пить-пить! – заверещали от речки.

На том берегу Азаса пулемётную очередь выдал дятел, обгладывая осветившуюся первым лучиком верхушку сухой ёлки – и понеслась птичья дребедень на все лады и голоса. В таких случаях зелёная геологическая телогрейка начинает шевелиться, потом откидывается в сторону, и из-под неё показывается взъерошенная голова геолога со щёлочками вместо глаз. Человек вылазит из спальника, неуверенно идёт босыми ногами по холодной сырой траве за ближайший кустик, выключает гидробудильник, потом прыгает обратно в теплоту спальника, бурчит себе под нос что-нибудь типа: «Разорались!» Или – «Иней уже на траве!» Или – «Трусы эти стирать уже не буду, неделю ещё поношу и выкину!» – и засыпает самым сладким коротким рассветным сном.