Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— Верно! — слышится чей-то ломающийся тенорок. — Свободу надо заслужить!

Это верзила из ремесленного училища. Он уже успел привесить к трехцветному национальному флагу красный (скорее, розовый!) платок и теперь размахивает ими.

— Братья, надо скорее вооружаться! — призывает он. — Пока мы будем тут рассусоливать, легионеры разграбят и склад на Видинской, и полицейские подвалы. А полиция не станет им препятствовать, она будет помалкивать…

— Как это помалкивать? — теперь уже к Николаю обращается возчик.

Железнодорожники осторожно вторят ому:

— С какой стати она будет помалкивать?

— Да их, прохвостов, уже днем с огнем не найти, все забились в норы.

После краткой паузы площадь оглашают торжествующие возгласы:

— И правда, улепетывают, гады!

— По селам скрываются!..

— За мной! — кричит Кузман.

Он спрыгивает со щебня.

Его товарищи тут же примыкают к нему. Николай машет рукой колеблющимся:

— Нечего бояться, правительство уже наше!

Возчик, железнодорожники, ученик ремесленного училища присоединяются к ним, из соседних дворов выходит еще несколько человек, бо́льшая же часть толпы тает, рассеивается в ближайших улочках и закоулках.

Кузман хриплым голосом, очень фальшивя, запевает песню:

Елена с Виктором подхватывают:

Глядя на Кузмана, Николай тоже поет, несмотря на то что знает свои скромные голосовые данные. Когда шествие поравнялось с кофейной, ему вдруг приходят в голову странные мысли: там, в этом убогом заведении, сидят за низкими столиками четыре-пять человек, в основном пожилые турки, они потягивают кофе из пиал и бесстрастно глядят на улицу — можно с уверенностью сказать, что их ничто не волнует, что стремительный вихрь событий даже краешком не заденет их. Николаю они кажутся не людьми, а восковыми куклами из музея. Они отсиживаются здесь даже тогда, когда на улице бушуют страсти и льется кровь. В глубине души Николай приходит к заключению, о котором вслух говорить не стоит: можно ли завидовать равнодушному спокойствию утеса, который тысячелетиями висит над бурными водами ущелья?

— Куда вы подевали убитого? — прерывает его размышления Елена.

Губы ее посинели, на щеках какой-то нездоровый румянец.

— Кузман затолкал его под лоток.

— Надо бы закопать!..

Николай молчит, он не знает, что сказать ей в ответ, хотя видит, что девушка очень расстроена.

— Надо его закопать! — настаивает она, сильно, до боли сжав Николаю запястье.

Они проходят мимо кинотеатра «Одеон», окрестные домишки доверчиво распахнули окна, из них высовываются любопытные и веселые горожане.

На Видинской улице народу заметно прибавляется. Тут уже вышагивают и гимназисты, и два молчаливых великана, судя по одежде, маляры, и какой-то еврей, похоже, вернувшийся из трудового лагеря.

Вот наконец и дом, превращенный в оружейный склад. Он в запустении, двор зарос полынью и бурьяном, окна заколочены деревянными рейками, заколочены прочно, хотя рейки кое-где уже прогнили. Зато яблони невольно радуют глаз — ветки согнулись от тяжести плодов, в сочной зелени светятся красные и желтые пятна. Забор тоже пока не сдается — штакетины, плотно подогнанные одна к другой, глядят в небо, как заостренные копья.

Поначалу все осваиваются с обстановкой, затем Николай плечом толкает ворота. Увы, они даже не дрогнули — очевидно, их не только заколотили, но и поставили подпорку со двора.

— Придется тебе перемахнуть через забор, — предлагает Кузман Николаю, глядя на его жалкие потуги открыть ворота.

Взгляды тридцати-сорока человек сейчас устремлены на Николая, и это окрыляет его. Ухватившись за штакетину, он с помощью Елены и Виктора подтягивается и спрыгивает во двор. Чутье подсказывает ему, что прежде всего надо внимательно осмотреть дом.

Нет, в доме ни души, о какой-либо засаде и говорить не приходится. Николай оттаскивает в сторону три бревна, которые подпирали ворота — одно, гладко обструганное, испещрено непристойными рисунками, — и снимает замок. Сразу несколько человек во главе с Кузманом вваливаются во двор. Однако находят они не бог весть что — мешок ручных гранат в прихожей, длинный ящик с карабинами и охотничьими ружьями и два станковых пулемета в разобранном виде, густо смазанных зеленоватой смазкой. В доме — шаром покати, если не считать плетеного стула, прохудившегося таза да разлагающейся в нем дохлой крысы.