Анатолий Ким - Вкус терна на рассвете

Однажды я возвращался домой из командировки, реконструировав очередную башню в Р-ской области. Поезд, на котором я ехал, был не скорый, с каким-то сложным, кружным маршрутом по немагистральному направлению. То и дело прицепляли к нему или отцепляли от него вагоны, а тепловоз тащил его за собой то спереди, то сзади. На одной остановке, когда снова отцепляли или прицепляли очередной вагон, я отправился к пристанционному рынку купить себе баночку варенца. Это нельзя было назвать рынком — так, базарчик об один прилавок, за которым стояли женщины, торгующие молоком, ягодами, семечками и яблоками-паданцами в ведерках. И среди этих торговок я увидел ту, утрату которой оплакивала моя душа многие годы. Я ей писал из армии, она не дождалась — обычная история. Я сразу узнал ее, хотя узнать ту в этой плотной, широкоплечей тете было трудно. Остановившись перед нею, я молчаливо и взволнованно смотрел на нее. И она меня узнала — лицо ее вмиг стало таким, каким бывает лицо человека в минуту настигшей беды… Все в ней стало другим, но главное — это выражение глаз, эти суетливые, вздрагивающие руки, — манера, какая бывает только у пожилых, много страдавших женщин. Я не знаю, сколько времени стоял безмолвно перед нею и что чувствовал при этом. Оперся одной рукою о прилавок, и она на эту руку посмотрела. Постепенно я все узнал: те же сросшиеся брови, близкие глаза с густыми загнутыми ресницами, тонкий нос, припухшие небольшие губы. Перед нею стояли на прилавке стеклянные баночки с варенцом с коричневой пригарной пенкой — таким именно, какой я особенно любил.

— Почем банка? — спросил я, стараясь весело улыбнуться, но почувствовал, что не вышло у меня…

Она не ответила, все так же молча поглядывая в мою сторону — словно бы с ужасом… К ней откуда-то подошла горбоносенькая, стриженая девочка лет десяти, стала рядом.

— Твоя, что ли? — спросил я.

— Моя, — ответила она; голос был тот же.

— А у меня их двое, — сказал я. — Мальчик и девочка.

Опять помолчали. И тут раздался рядом шум, зарычала собака. Я обернулся. В десяти шагах от меня происходило следующее. Лохматая черная собака тащила в зубах ободранную коровью ногу. Подбежав к калитке, она толкнула ее лбом, но калитка оказалась заперта. Тогда собака бросила кость, обернулась и присела, оскалив зубы. К ней подбегал курчавый коренастый человек, размахивая другой коровьей ногой. Собака кинулась на него, но он ловким, сильным ударом припечатал ее по голове коровьим копытом. Пес ткнулся носом в землю и затем лег мохнатым комом у ног человека. Я подошел и, остановившись рядом, долго смотрел на собаку, а потом, подняв глаза, молча взглянул на кудрявого. Тот с вызовом подался ко мне, сказал что-то, но я не отвечал и лишь продолжал смотреть на него. Он выругался и отвернулся. Между тем собака очнулась, встала, шатаясь, побрела в сторону. Кудрявый человек успокоился и, не обращая больше внимания на меня, стал весело рассказывать женщинам, как пес утащил из ведра коровьи ноги, две сразу, но, заметив преследователя, бросил одну и с другою в зубах попытался скрыться во дворе своего дома… Я оглянулся и не увидел за прилавком, на старом месте, никого — ни ее, ни девочки. Должно быть, собрала баночки в сумку и поспешно удалилась, пока я стоял перед кучерявым человеком. Как в странном сне, возвращался я к поезду, забрался в вагон, лег на полку и вскоре уснул…

С тех пор я редко вспоминал об этой встрече и никакого значения ей не придавал. Но вот найдет такое сумасшедшее настроение в командировке, и захочется написать, словно писателю, рассказ о любви юного плотника и железнодорожницы, да вместо этого черт знает что полезет в голову… А дни идут, трубы все не привозят, и однажды утром, проснувшись, я увижу необычный, яркий свет за окном гостиницы, — окажется, что выпал снег, много снегу, дороги все раскисли и никакой Прохоров теперь не доедет по ним. Дальние стога накрыты белыми шапками, лес в снежной припороше, и плывут над ним печальные сизые облака.

Бородатый парень в рыжей дубленке с портфелем в руке стоял на краю привокзальной площади и ждал автобуса. Через широкую пустую площадь, всю в намерзлых снежных рытвинах, шел рабочий человек, с головы до ног обсыпанный серой цементной пылью. Позади рабочего бежала и лаяла собака, порою совалась вперед, к мелькавшим перед ее носом валенкам, и тут же трусливо отскакивала. Собака была коротконогая, но с мускулистым большим туловищем. Идущий человек никакого внимания на нее не обращал, и она проводила его до середины площади, а потом, довольная собою, повернула назад и деловито заковыляла куда-то на своих кривых обрубках. Бородатый парень, глядя на нее, зябко топтался на месте.