Валерий Привалихин - Восхождение - Проза

Эдуард Матвеевич вдруг задумывается и невольно припоминает, как все это описано в повести.

Полночь, снег идет, и вдоль пустой улицы Горького под желтыми фонарями несется густая поземка. Парень и девушка стоят у входа в метро, прислонившись к квадратной колонне, о чем-то разговаривают, а потом не торопясь шагают вместе по городу к дому, в котором девушка живет. Поднимаются на ее лестничную клетку и греются у длинной пыльной батареи. Долго молчат. И тогда девушка как-то обреченно говорит: «Чего уж мы здесь встали… Пошли ко мне».

Но тут Эдуард Матвеевич спохватывается, что это уже не из повести. Это уже он сам, его последняя студенческая зима перед распределением и отъездом из Москвы.

Письмо он убирает в ящик стола. Достает папку с деловыми бумагами, проверяет, все ли на месте, и отправляется к шефу.

Стучится в обитую черным дерматином дверь, приоткрыв ее, спрашивает, не помешает ли, и входит.

— Так что у тебя? — обращается к нему заведующий отделом, продолжая разбираться в ящике стола.

— Вот, это по новому проекту, — говорит Эдуард Матвеевич и аккуратно раскладывает перед шефом множество разных бумаг.

— Все здесь правильно? — спрашивает завотделом и, видя, с какой гримасой — обижаете, мол, — смотрит на него Эдуард Матвеевич, подписывает, не читая.

Возвращенные шефом бумаги Эдуард Матвеевич собирает в папку тщательно и аккуратно. Ведь человек он не просто прилежный, но и получающий от своей прилежности удовольствие.

— Тут еще одно дело, — Эдуард Матвеевич передает начальнику коротенькое письмо.

— А, это вот они хотели, чтобы мы им вне плана разработку сделали?

— Написал я им там, пусть через годик обратятся.

— А ты знаешь, Эдуард, вряд ли такое пройдет, — задумчиво говорит шеф. — Они же сейчас спецзаказ выполняют. Если откажемся, нажмут на нас через министерство.

— Когда нажмут, тогда и посмотрим. А чего ради нам по собственной воле это на себя вешать?

— Ну давай попробуем, может, и спихнем, — все-таки соглашается шеф и возвращает подписанное письмо.

— Тогда у меня все, — быстро говорит Эдуард Матвеевич. Убирает бумагу в папку и встает, чтобы уйти.

— Как в новой квартире живется? — спрашивает завотделом.

— А! Чистим все, красим по новой, плитку в ванной кладем, — охотно отвечает Эдуард Матвеевич и довольно смеется.

— Ну хорошо! — говорит начальник и, словно боясь, что этот разговор о квартире может затянуться, кивая, добавляет: — Ну ладно! Бывай тогда!

Из кабинета шефа Эдуард Матвеевич выходит в очень хорошем настроении, но, пока шагает по коридору, успевает вспомнить о сослуживцах и почему-то расстраивается. «А этот Лушков — противный мужик, — думает Эдуард Матвеевич. — Вдруг сегодня ни с того ни с сего сказанул, что я условности мира всерьез воспринимаю. Да нет, о мире — это не он говорил. О мире — это из какой-то книги. Все у меня перепуталось. Много все-таки читаю».

К концу рабочего дня в комнате становится тихо. Ребята сидят за столами и только время от времени шуршат страницами. На Эдуарда Матвеевича никто не смотрит, и он снова решает заняться письмом.

«Более всего удивляет то, что в произведении не нашлось место ни одному по-настоящему, глубоко положительному герою. В повести живут лишь вялые, безынициативные люди, круг интересов которых составляют мелкие житейские проблемы, люди, лишенные истинно творческого накала, так свойственного нашему передовому современнику».

В этом месте Эдуард Матвеевич останавливается, долго думает и надписывает между строк:

«Именно в таком подходе видится искажение автором нашей действительности».

Колеблется, стоит ли об этом, постукивает карандашом по столу, рисует елочки в углу листа и последнюю фразу все же вычеркивает.

Как-то надо без таких утверждений обойтись. Года два назад написал такое же в одну газету, так ведь не напечатали. Надо бы как-то по-другому. Чтобы было и убедительно, и в духе времени. Как сейчас в критических статьях пишут.

Эдуард Матвеевич долго вспоминает, как же именно пишут в критических статьях, и наконец выводит:

«Внимание автора повести привлекает не мир людей с их большими проблемами и тревогами, а узенький мирок современных мещан с их потребительскими интересами и эгоистическими устремлениями. Вот какие персонажи закрывают автору широкую панораму настоящей жизни».

Заключительная часть письма Эдуарду Матвеевичу очень нравится, и он читает ее с удовольствием:

«В наше время пишущему человеку не годится оставаться пассивным созерцателем событий, бесстрастно фиксирующим недочеты и недостатки. Активность авторской позиции — вот главный залог успешных писательских поисков. Ни в коем случае нельзя забывать, какой огромной педагогической силой обладает печатное слово. И самое неприятное — то, что антигерои повести могут найти себе в жизни подражателей среди некоторой части нашей молодежи. Хочется еще раз отметить, что задача художника состоит не столько в том, чтобы описать явление, сколько в том, чтобы дать ему ясную для нас, читателей, оценку. В заключение должен сказать: нет, не таких героев ждем мы от литературы! Лишь герои, заражающие нас духом созидания, достойные нашего искреннего подражания, воспитывающие собственным примером, могут завоевать сейчас читательские сердца».