Филип Рот - Операция «Шейлок». Признание

— Роже, — сказал я. — Как тезаурус.

Его раскатистый смех прозвучал слишком добросердечно, чтобы я поверил, будто он смеется исключительно над моей жалкой остротой. Знает, подумал я, вешая трубку. Он отлично знает, кто я такой.

На судебном процессе шесть престарелых бывших узников Треблинки свидетельствовали, что с июля 1942-го по сентябрь 1943-го — то есть на протяжении пятнадцати месяцев, когда в Треблинке уничтожили почти миллион евреев, — тамошней газовой камерой заведовал охранник, известный евреям под прозвищем Иван Грозный, который заодно предавался своему увлечению — пытал и калечил, предпочтительно с помощью тесака, раздетых донага мужчин, женщин и детей, которых пригоняли, как стадо, к душегубке и держали перед входом, пока не наступит их очередь умереть от газа. Иван был сильным, энергичным, малограмотным советским солдатом, украинцем лет двадцати с небольшим, которого немцы взяли в плен на Восточном фронте и, наряду с сотнями других украинцев-военнопленных, завербовали и обучили для службы в лагерях уничтожения Белжец, Собибор и Треблинка, находившихся на польской территории. Адвокаты Джона Демьянюка, в том числе израильтянин Йорам Шефтель, никогда не оспаривали ни факт существования «Ивана Грозного», ни ужасающий характер его злодеяний. Они лишь утверждали, что Демьянюк и «Иван Грозный» — два разных человека, а все доказательства в пользу версии, что это одно и то же лицо, ничтожны. Адвокаты уверяли: набор фотографий для опознания, который составила для уцелевших узников Треблинки израильская полиция, не заслуживает никакого доверия, поскольку в результате несовершенной, дилетантской методики бывших узников склонили подсказками или иными манипуляциями к ошибочному опознанию, дабы они сочли Демьянюка тем самым Иваном. Возражая стороне обвинения, адвокаты заявляли, что единственное документальное доказательство — удостоверение личности из учебного лагеря СС Травники, где готовили охранников Треблинки (удостоверение с именем, подписью, личными данными и фотографией Демьянюка), — фальшивка, изготовленная в КГБ, чтобы очернить украинских националистов, выставив члена их организации жестоким военным преступником. Адвокаты утверждали: в тот период, когда «Иван Грозный» заведовал газовой камерой в Треблинке, Демьянюка держали в немецком плену в другом месте, на значительном отдалении от расположенных в Польше лагерей смерти. По версии защиты, Демьянюк — трудолюбивый набожный семьянин, прибывший в Америку в 1952 году из европейского лагеря перемещенных лиц вместе с молодой женой-украинкой и маленьким ребенком, ныне он отец троих взрослых детей — заправских американцев, квалифицированный рабочий автозавода компании «Форд», добропорядочный, законопослушный американский гражданин, известный в пригороде Кливленда среди американцев украинского происхождения своим превосходным огородом, да еще пирогами — помогает женщинам печь их к праздникам в православном храме Св. Владимира. И виноват он разве что в том, что родился украинцем, носил прежде имя Иван и был примерно однолетком, а возможно, даже слегка напоминал внешне того украинца Ивана, которого престарелые бывшие узники Треблинки видели более сорока лет назад. В начале процесса Демьянюк сам взмолился, обращаясь к судьям: «Я не тот страшный человек, о котором вы говорите. Я невиновен».

Все это я узнал из толстого досье с ксерокопиями газетных вырезок о процессе Демьянюка, которое купил в редакции англоязычной израильской газеты «Джерузалем пост», — по дороге из аэропорта раскрыл свежую газету и увидел его рекламу, после чего, забросив чемодан в гостиницу, я поменял планы — вместо того чтобы позвонить Аптеру и назначить встречу под вечер, поехал на такси прямо в редакцию. Затем, прежде чем отправиться в иерусалимский ресторан, где мы должны были поужинать с Аароном, я внимательно прочел несколько сот вырезок, накопленных за десять лет с момента, когда правительство США подало в Кливлендский окружной суд иск о лишении Демьянюка гражданства за ложные сведения о местонахождении во время Второй мировой войны, представленные им при подаче заявления на визу.

Читал я за столиком в саду во внутреннем дворике отеля «Американская колония». Обычно я останавливался в квартале Мишкенот-Шаананим, в гостевом доме для заезжих ученых и творческих людей, принадлежавшем «Иерусалимскому фонду» местного мэра, — то есть в здании, которое находилось в каких-то двухстах метрах от отеля «Царь Давид». Я заранее, за несколько месяцев, застолбил там апартаменты для январской поездки, но за день до отъезда из Лондона отменил заказ и забронировал номер в «Американской колонии» — отеле с арабской обслугой на другом конце Иерусалима, практически у той границы, которая до 1968 года отделяла иорданский Иерусалим от израильского, и всего в нескольких кварталах от того района арабского Старого города, где в последние недели спорадически возникали стычки с полицией. Я объяснил Клэр, что сменил отель, дабы держаться подальше от другого Филипа Рота, если тот, не посчитавшись с опровержением в газете, до сих пор ошивается в Иерусалиме и проживает в «Царе Давиде» под моим именем. Если я буду жить в арабском отеле, сказал я ей, то вероятность пересечься с ним будет сведена до минимума, а ведь Клэр сама остерегала меня от безрассудных попыток приблизить встречу. «А вероятность погибнуть под градом камней, — ответила Клэр, — возрастет до максимума». — «Послушай, — возразил я, — в „Американской колонии“ я буду жить почти что инкогнито, и на данный момент это самая мудрая, наименее провокационная, самая благоразумная стратегия». — «Нет, самая мудрая стратегия — пригласить Аарона, он может занять нашу комнату для гостей — пусть приедет и поживет с тобой в Лондоне». Собственно, мы с Клэр уезжали в один и тот же день: я — в Израиль, она — в Африку, в Кению, на киносъемки; вот я и сказал ей, когда мы прощались в аэропорту Хитроу, что на улицах Найроби вероятность попасть на ужин льву не больше, чем попасть в беду в первоклассном отеле на краю Восточного Иерусалима. Клэр мрачно покачала головой и отправилась в Кению.