Юлий Крелин - Письмо сыну

А все от моей суетности, завистливости, вечно мне мало. Я всегда хотел быть лучше кого-то, каждый раз я хотел стать выше кого-то, сделать операцию лучше кого-то, как древний боярин — быть местом повыше.

Тут уж Борис Дмитриевич был совсем несправедлив к себе. Он уже ругал себя и за плохое и за хорошее.

Подобные самобичевания и истязания не редкость в его жизни. Как только какая-то неудача, даже еще не неудача, а лишь возможность ее — начинались его терзания.

Так и сегодня.

Сегодня он оперировал сорокалетнего мужчину. Больше пятнадцати лет тот мучился от своей язвы желудка.

— Сильно болит у вас?

— Когда обострения — просто жить не могу! И боли и рвота.

— Много лежали в больницах?

— Почти каждый год. После больницы становилось легче. А каждую осень все начиналось сначала.

— Операцию не предлагали вам?

— Конечно, предлагали! Да я боялся.

— Оперироваться надо. Очень уж место язвы у вас плохое.

— Боюсь я. Боюсь очень, доктор. А вдруг умру? А у меня дети еще маленькие…

— Я понимаю. Всякий нормальный человек боится операции. Думаете, я бы не боялся, доведись мне? Тоже, конечно.

— Так, может, обождем еще? Пока не будем делать?

— Вы понимаете, язва в таком месте желудка, что часто в рак переходит. А вы и так уже много лет болеете.

Короче говоря, Борис Дмитриевич уговорил его.

Взяли больного на стол.

Лежит больной на столе. Борис Дмитриевич уже помылся, надет на него стерильный халат, перчатки. Сверху руки накрыты стерильными салфетками, и Борис Дмитриевич сидит на стульчике в углу операционной у стены. Руки держит перед собой на уровне груди. Ждет.

Ждет, когда больной уснет.

Больной лежит на спине. Его руки раскинуты в стороны и лежат на приставных маленьких столиках.

На одной руке, слева, — манжетка для измерения кровяного давления, трубка выслушивать — фонендоскоп — прикреплена к локтевому сгибу.

К правой руке идет пластмассовая трубка, на одном конце которой иголка, находящаяся в вене руки; на другом конце тоже иголка, вставленная в резиновую пробку, закупоривающую большой флакон с какой-то жидкостью, подвешенный к штативу. Жидкость по трубке капает в вену, поступает в кровь больного.

Все готово.

В головах стоит наркотизатор, врач Алла Андреевна. Рядом красивый наркозный аппарат серого цвета, полно блестящих кнопок, стрелок, трубок, клапанов каких-то — в чистом виде машина для космических полетов.

У правой руки одна сестра добавляет по команде врача различные лекарства, прокалывая для этого еще одной иголкой пластмассовую трубку и вливая в нее что-то из шприца.

У левой руки другая сестра следит за кровяным давлением, накачивая грушей манжетку, охватывающую плечо, и слушая трубкой, фонендоскопом, звуки, возникающие в артерии.

— Ну что ж, начинаем, — сказала Алла Андреевна.

Сестра справа, Тамара, начала вводить лекарство. Она уже знала, какое нужно. Все было приготовлено заранее, и Тамара только дожидалась команды врача.

Алла Андреевна повернула голову назад, взглянула еще раз на историю болезни, чтобы не ошибиться, называя больного, и сказала:

— Василий Семенович, лежите спокойно, дышите глубоко.

Слева Светлана измеряет давление.

— Сто двадцать пять на восемьдесят.

— Дышите, Василий Семенович, глубже. — Алла Андреевна не отрываясь смотрит на грудную клетку, следит за дыханием.

Василий Семенович уже не слышит, что ему говорят, не подчиняется командам, все произвольные функции его организма взяла в свои руки анестезиология. Теперь за него дышат, за него держат давление на нужном уровне, за него останавливают дыхание, когда оно мешает хирургу.

Борис Дмитриевич сидит в углу и сетует на себя и про себя, что рано помылся: «Надо было дождаться, когда он уснет, а потом начать мыться. Что за нетерпячка такая!»

Легко, конечно, себя ругать, но ведь всегда нервничаешь перед операцией, хоть немного, хоть неосознанно, но нервничаешь. Особенно нервничаешь, когда больной прямо тебе говорит перед операцией, что он боится умереть. Обычно больные стесняются говорить это вслух. И всем легче. А этот сказал. Ох как не любят этого хирурги! Вот поэтому Борис Дмитриевич начал нервничать больше, чем всегда перед операцией.

Больной дышит глубоко, ровно. Прошло около тридцати секунд, как начала Тамара вливать в вену лекарство, но Василий Семенович уже не реагировал на оклики Аллы Андреевны.

— Спит.

Ох и хороша эта работа у анестезиологов-реаниматоров! Нравилась она Борису Дмитриевичу. Но тяжелая, еще тяжелее, чем у хирургов. На сегодняшний день наркотизатор, или правильнее называть его анестезиолог-реаниматор, знает больше и лучше врача любой другой специальности, во всяком случае, должен знать лучше и больше. Самая разносторонняя специальность, самая динамичная. Тяжелая только. Все равно Борису Дмитриевичу хотелось бы, чтобы дети его пошли либо по хирургической линии, либо в анестезиологи.