Юлий Крелин - Письмо сыну

…И вот вам! 0 часов 30 минут.

Трезвон! Телефон!

Она!

— Да!

— Хорошо, что я на тебя напала. Понимаешь, у нее вечером развился жуткий парез кишечника. Живот вздулся. Рвота. Я как раз вечером позвонила, мне об этом рассказали, ну я и притащилась сюда. — Это анестезиолог. — Я думала, диабет заиграл. Но это ваши фокусы, хирургические.

— Как сейчас?

— Сейчас все налаживается. Не волнуйся и не приезжай. Можешь смело не приезжать. Но завтра воскресенье. Ты с утра будь здесь. Сам посмотри. Так спокойнее.

— Завтра-то я буду обязательно. А вот сейчас? Точно не надо ехать?

— Нет. Сейчас все хорошо. Я просто хотела рассказать все, а дома у меня телефона нет. Будь здоров.

— Большое спасибо, что позвонила. До свиданья.

Дома телефона нет. Какой абсурд! Врач без телефона! Я переезжаю на другую квартиру. Там тоже телефона нет.

Сейчас мне часто звонят. Приходится в больницу уезжать. И даже оперировать.

А что будет после переезда?! Просто страшно.

Надо дома строить с готовыми телефонами. Город-то стал невероятно большим.

Сейчас ехать, конечно, без толку. Впрочем, было бы спокойнее. Но вообще-то, по-видимому, все разрешилось. Сколько в коридоре лампочек. От каждого соседа в коридор своя лампочка. Это на случай ночных путешествий. Там в палате не работает световой сигнал. В послеоперационном отделении две сестры. Нет, сейчас не поеду. Завтра.

— Что случилось?! Жива?!

Кроме «жива», есть еще много всяких уровней состояния.

Жена спросила бы: «Ну как она?»

Приятель же сразу быка за рога:

— Жива?!

— Как она?

— Ничего. Не ахти.

— Жива?

— Гм… Пока да.

Конечно, на первый вопрос легче ответить более полноценно. А он задает вопрос такой неопределенный и расплывчатый: «Жива?!»

Утром жива.

— Лариса Петровна, как чувствуете себя?

— Сегодня лучше. А вчера живот надулся, как барабан. Думала, лопнет. Вот во рту только сохнет очень. Наверное, опять мой сахар.

— Ничего, с этим-то мы сейчас справимся.

В утреннем анализе крови и мочи сахара действительно много. «На одну единицу инсулина нужно четыре грамма сухого вещества глюкозы». Мы так и давали. И все-таки в моче ацетон: опять декомпенсация. Значит, больше инсулина надо. Но и глюкозы больше. Снова расчет. Новый расчет.

А живот мягкий. В животе пока все благополучно. Язык сухой, но это из-за сахара.

Перевязка. Все хорошо. Ну что ж, можно и домой тогда.

На следующий день мы опять сидим с анестезиологом. Опять считаем.

К вечеру ацетон исчез. Сахар снизился до обычного уровня.

— Пожалуй, можно сохранить вчерашний инсулиновый режим?

— Лучше дождемся вечерних анализов. А пока пусть по-прежнему.

— У нее к ночи сахар в моче уменьшается. Так и до операции было. Может, вечернюю норму инсулина уменьшить?

— Опасно. Меньше? Нет, страшновато.

— Ну посидим до вечера, тогда и решим.

— Лариса Петровна! Как жизнь?

— Ничего. Лучшает все время. Вот если б попить разрешили. Больше б ничего и не надо.

Смотрит на меня так жалостливо. А может, пожалею и разрешу. Ох, как хочется разрешить попить!

— Нет, нет. Ни в коем случае. Пока рано.

Вдруг стало подниматься давление. Наверное, для нее слишком много глюкозы налили в вену. Не выдерживает. Хорошо бы поменьше, но тогда и инсулин уменьшать надо.

Вечерние анализы позволили это сделать.

А утренние сказали, что сделали это мы зря.

Новые расчеты. Опять мы сидим с анестезиологом. Ее обязанности давно уже кончились. Но как говорил кто-то: корректность — это в известных случаях взять меньше, чем имеешь право, а дать больше, чем ты обязан. Опять сидим с ней — думаем, считаем да гадаем.

Снова на помощь призваны шефы.

Пришел самый главный шеф. Он типичный книжный интеллигент. Очень мягок и мыслями гибок. Говорит тихо. Думает глубоко, широко, проблемно. А сам больной абстрагируется. Главный шеф, наверно, так и должен. Он сразу стал что-то предлагать и рассуждать, как изменить местный сахарный обмен в заживающих тканях. Интересно. Подумать надо. По дороге шеф, правда, забыл о некоторых препятствующих его идее деталях. Но в принципе этим надо заняться. Шеф прав. А сам я не додумался. Впрочем, я думал о больной.

Второй шеф — тот конкретно говорит, что и когда надо этой больной сделать. Попутно развил идеи главного.

Ну, а мы снова считаем и считаем, вводим, вливаем, давление мерим и — анализы, анализы…

…К седьмому дню мы были уже без всяких идей, выжатые и отжатые, почти ползающие, но… компенсации добились стойкой!