Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

— Золото?

— Ага, самоварное! Э-э-эх! — И он привычно замял края кулька так, что ни одна дафния теперь не вывалится. — Взял колечко по случаю. Друга выручил...

— А что попугай — никто не покупает? — с сочувствием спросил я.

— Какой же идиот его за триста целковых возьмет?

— А уценить нельзя?

— Предлагали. Хозяин никак не соглашается.

— Какой хозяин? Попугай разве не государственный?

— Скажешь тоже! Птица комиссионная. Или ты думаешь, я его сам в Африке ловил? Мореман один из рейса себе привез, помучился и нам сдал. Орет попка очень уж громко, соседей будит. Сандалии у тебя тоже классные!

«Как можно говорящих птиц сдавать на комиссию? Они же почти люди!» — горько подумал я и поинтересовался: — А что из товара лучше всего идет?

— Гуппи с хомяками. Дешево и сердито! И куртка у тебя отличная! Такое впечатление, что ты с витрины сбежал! — засмеялся продавец-консультант.

— Маман заставила... — вздохнул я, злясь, что позволил вырядить себя как полного дурака.

— Жестокая женщина! — согласился Василий. — Пытка новизной.

— И не говори, — вздохнул я совсем как бабушка Аня.

Но тут вернулись радостные родители со своим извергом.

— Ну, пока, звездный мальчик! Счастливо понырять! Заходи, когда вернешься!

— Пока... — Я деликатно отошел от прилавка.

— Из-под хрена подойдет? С крышкой! — ликуя, спросил папаша.

— Верх желаний! Давайте сюда вашу баночку! — Василий вздохнул, вооружился сачком на длинной ручке и встал на табурет. — Самца подберу вам почти вуалевого.

— Вот спасибо! — кивнул отец-инженер.

— А самочку икряную или отметавшую?

— Только икряную! — воодушевилась мамаша, собираясь, верно, немедленно выпотрошить крошечную рыбку и намазать бутерброд.

— Поищем...

Положив невесомый кулек с кормом в авоську, я пошел к дверям, чтобы не мешать продавцу-консультанту в работе, но у входа сдуру задержался возле клетки с попугаем и тихо попросил:

— Скажи: попка — дурак!

Пока родители, затаив дыхание, следили за тем, как Василий для виду гоняет сачком по аквариуму икряную самочку, плохиш отошел посмотреть белочку.

— Белку хочу! — снова захныкал зануда.

— Продана, сэр! — нашелся Василий.

— Скажите, товарищ, — подавшись вперед и понизив голос, спросил отец-инженер. — Они долго, эти гуппи, живут?

— У вас, полагаю, неделю протянут.

— Не больше?

— Не больше, — заверил консультант, печально разглядывая на свет пойманных рыбок. — А вот вам и питание на первое время. — Он бросил в бумажку щепоть сухого корма.

Несчастные рыбки метались по баночке, еще не понимая, какая беда с ними приключилась. Сегодня же малолетний психопат высыплет туда весь корм, через два-три дня вода завоняет, пойдет гнилыми пузырями, и гуппи всплывут брюшками вверх.

— Какие живчики хорошенькие! — залюбовалась мамаша, подняв баночку на свет.

И тут ара, до которого, видимо, дошла наконец моя просьба, открыл круглый и наглый глаз, повел крылами, напружился и голосом охрипшего Левитана заорал на все помещение: «Заткни-ись, придурок!»

— Он говорящий! — громче безумной птицы завизжал маленький тиран. — Не нужны мне ваши рыбки! Попуга-а-а-а-я хочу-чу-чу-у-у-у! — И повалился на пол, суча в истерике ногами.

Василий глянул на меня с обидой, мол, думал, ты человек, а ты пижон в апельсиновых тапках! Я стремглав выскочил на улицу, понимая, что испортил ему всю торговлю. Простит ли? Огорчившись, что, кажется, потерял друга, я побрел налево, в сторону улицы Кирова.

Да, в детстве я тоже бывал плохишом и мог похныкать из-за некупленной игрушки, но кататься, вопя, по полу в общественном месте — такое мне даже в голову не приходило! А если бы и взбрело, Тимофеич одним движением, точно Котовский — саблю, выдернул бы из брюк ремень и выпорол меня как сидорову козу. Детей, конечно, бить нельзя, но иногда необходимо...

До старинного дома на углу Большого и Малого Комсомольских переулков, где жили Батурины, ходу пять–семь минут неспешным шагом. Я пересек в положенном месте улицу Кирова и остановился напротив огромных витрин магазина «Хрусталь–фарфор–фаянс»: за стеклом на белых кубах разной величины размещались сервизы, рассчитанные на семью из двенадцати человек, — столовые, чайные, кофейные. Поражали воображение огромные блюда, на которых можно выложить жареного быка. Озадачивали супницы, их назначение я долго не мог понять, пока бабушка Елизавета Михайловна не объяснила. Оказывается, в приличных домах щи, борщ или харчо никогда не распределяют по тарелкам прямо из кастрюли. Это дурной тон. Сначала борщ переливают на кухне в супницу, ее несут к столу, а уж потом серебряным половником делят на порции.