Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

— Что с тобой? — насторожилась Лида, обратив внимание на мой груст­ный вид. — Опять зуб?

— Угу... — ответил я, хотя зуб всего-навсего ныл.

— Пошли!

— Куда?

— К врачу.

— Потом.

— Потом будет флюс.

Вид страшной бормашины, похожей на огромного комара-долгоножку, залетавшего летом к нам в спальный корпус, затмил Шурино вероломство. Особенный ужас у меня вызвала лохматая веревка, приводящая в движение сверло. Посредине, видимо в месте разрыва, она была завязана бантиком, как шнурки ботинка.

— Рот пошире! — приказал врач Зильберфельд (Лида очень хотела, чтобы я попал именно к нему). — Ого, это уже не дупло, а целая пещера!

— Может, все-таки с заморозкой? — засомневалась моя сердобольная мать.

— Будущий защитник Отечества должен терпеть! — строго ответил врач. — Сейчас будет чуть-чуть больно!

Знаем мы это обманное докторское «чуть-чуть»! Он нажал педаль, раздался стрекот мотора, узел на веревке заметался вверх-вниз со страшной скоростью — и жуткая, нечеловеческая боль пронзила все тело — от макушки до пяток, словно в мою голову с размаху вбили гвоздь, прошедший насквозь.

— Герой! В разведку пойдешь! — похвалил Зильберфельд. — Еще чуть-чуть — и будем пломбировать... Ирочка, готовьте амальгаму!

И бесконечная пытка продолжилась...

— Ну вот, как новенький! — улыбнулся врач. — Два часа не есть. Могу выдать справку, что ты — настоящий мужчина!

В результате всех этих мучений я тяжело обиделся на Казакову, ведь если бы не ее шуры-муры с Соловьевым, я бы ни за что не пожаловался на зуб и не попал бы в волосатые руки мучителя Зильберфельда. Месяц я не писал ей ни строчки. Наконец от нее пришел конверт с открыткой. Она поздравляла меня с Днем Победы, а в конце высказывала предположения, что птичка на последней переводной картинке — сойка. Я в ответном письме радостно подтвердил, хотя на самом деле это был зимородок...

Выйдя из своего укрытия, я поднялся на скрипучее, рассохшееся крыльцо и заглянул в дырочки зеленого, местами поржавевшего ящика с пожелтевшими наклейками «Работница» и «Пионерская правда». Если семья в отъезде, внутри скапливается много газет и писем, потом иной раз палочкой приходится выковыривать — настолько они там спрессовываются. В ящике было пусто, а значит... Ничего это не значит. Они могли попросить соседей вынимать корреспонденцию или написали заявление, чтобы почтальон во время отпуска оставлял газеты до востребования в отделении.

Со скрипом открылась дверь, чуть не ударив меня в лоб. Я отскочил, едва не рухнув со ступенек. На крыльцо вышла пожилая соседка Казаковых.

— Здравствуйте, — нашелся я. — А вы не знаете, Шура дома?

— Дьявол их разберет, шалопутных! Не знаю... Не видала... — буркнула она и, шаркая, двинулась в глубь двора.

Там у высокой кирпичной стены на веревках, натянутых между березками, сушилось, подрагивая на ветру, постельное белье. Старуха подозрительно посмотрела на небо и, щелкая прищепками, стала торопливо снимать простыни и наволочки.

Похоже, я встречусь с Сашей только первого сентября. И сердце заскулило, как брошенный щенок. А вдруг они тоже уехали на юг и тоже в Новый Афон? Бывают же совпадения... И вот я, нырнув, пронзаю пикой огромного лобана, выхожу из воды с бьющейся на острие рыбиной, весь пляж сбегается на мою добычу, и Шура вместе с другими подходит из любопытства, узнает меня, смотрит удивленными зелеными глазами и говорит: «Я и не знала, что ты подводный охотник... Это акула?» — «Нет, кефаль. Но акулы тут тоже есть — катраны называются...»

Мечтая, но не забыв посмотреть сначала налево, а потом направо, я пересек проезжую часть и двинулся вдоль ограды, сваренной из железных уголков и арматурных прутьев, она отделяет от тротуара школьную территорию и наш спортгородок. Увы, травяное футбольное поле с вытоптанными штрафными площадками сегодня безлюдно, хотя обычно здесь кипит жизнь, пацаны «чеканят» или гоняют мяч, отрабатывая обводы и финты, бьют по воротам без сетки, стараясь попасть в «девятку». Я бы, например, мог постоять вратарем, хотя дело это небезопасное. Все знают, Льву Яшину на чемпионате мира напрочь вышибли мячом ребро, но советское государство в беде спортсмена не бросило и вставило ему новое ребро — из чистого золота!

«Куда же все подевались?» — думал я, озираясь: на краю спортгородка, у гаражей, какая-то мелюзга играла в прятки: «Иду — никого не жду! Кто не спрятался — я не виноват! Раз, два, три...» А кто виноват? Лето — время отпусков. Безлюдье. Мелюзга не в счет, прятки, казаки-разбойники и прочий детский лепет на лужайке остались в далеком прошлом.