Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

— А до этого нам что же, с тараканами вместе жить?

— Тараканы не клопы. И не крысы. Все живут — и вы поживете.

— Формалист! — сердится мать.

— Нет. Просто я обязан экономить государственные средства! — гордо отвечает комендант. — Или вы хотите, Лидия Ильинична, чтобы я транжирил казенные деньги?

— Хорошо, мы подождем... — отступает она.

Перед государством Лида робеет. Но при всей своей жизненной растерянности маман обладает явными организационными способностями, которые, кажется, передались и мне. Вечером она обходит соседей и на следующий день вручает формалисту пачку заявлений:

— Пятнадцать.

— Ну раз так — ждите санэпидемстанцию, — вздыхает Колов. — Порядок есть порядок.

Дней через пять приходят те же мужики в серых халатах с баллоном.

— Ого, быстро размножились! — удивляется один.

— Солнечная активность высокая, — объясняет второй. — Крысы тоже как спятили.

— А нельзя ли тараканов совсем вывести? Неужели ничего наша наука так и не придумала? — со строгим недоумением спрашивает Лида.

— Что тут придумаешь, дама? Они же к любой дряни через месяц привыкают.

— Как народ, — бурчит отец.

— Что?

— Он пошутил, — спохватывается маман. — Может, чайку перед работой?

— Не откажемся. А по уму — надо столовую внизу закрывать. У них там чистый инкубатор.

— А где рабочие будут питаться? — возражает Лида.

— Да, против пролетариата не попрешь. Ну раз так — терпите, дама!

— Мы и терпим...

Я посмотрел на будильник: до обеда еще далеко. Как это прекрасно — никуда не спешить, делать только то, что хочется! Наверное, при коммунизме все так жить и будут. Сложив постельные принадлежности, я убрал их в диван. Там, под сиденьем, довольно вместительная ниша, куда, помимо подушки, одеяла, простыни, вмещаются два старых демисезонных пальто, несколько пар зимней обуви и большая коробка с конструктором, и остается еще целый свободный угол. Однажды Сашка, маленький негодяй, туда спрятался. Родители ушли в гости, оставив его на меня, и, пока я ходил на кухню разогревать ужин, он исчез. Бесследно. Решив, что непутевый брат мой пошел слоняться по общежитию, получая в каждой комнате по конфетке, я обежал два этажа, даже заглянул на чердак, опросил соседей — может, прибился к кому-нибудь, дело-то обычное. Но нет... Я вышел во двор, там стоит контуженый дядя Гриша, бывший моряк, — наш сторож. У него страшно трясется правая рука, дергаются щеки, а говорит он точно жужжит, но мне все понятно, привык.

— Дядя Гриша, Сашку моего не видели?

— Н-н-н-н-не-е-е в-в-в-в-ви-ид-д-д-е-ел.

— А вы давно тут стоите?

— П-п-п-п-по-ол ч-ч-ч-ч-ча-ас-с-с-са.

Я испугался, отчетливо вообразив, как, вернувшись из гостей, Лида весело скажет: «А вот и мы! Ну как вы тут без нас? Скучали?» Потом, заметив мою растерянность, она беспомощно поозирается и спросит мертвым голосом: «А где же Саша?» — и слезы хлынут из ее страдающих глаз. «Не хнычь! — рявкнет отец. — Найду и всех выпорю как сидоровых коз!»

Взяв себя в руки, я вернулся в комнату, заглянул в гардероб, где тоже можно спрятаться, потом сел на стул и затаил дыхание. Минут через пять в диване кто-то ворохнулся, и явно покрупнее мыши. Все ясно!

— Почитать, что ли? — громко произнес я и с разбегу плюхнулся на диван, целясь в то место, откуда донесся шорох.

Изнутри раздался писк, тоже не мышиный.

— Пусти! Здесь душно... — послышался из утробы глухой голос брата.

— Кто это?

— Я.

— Кто — я? Наши все дома.

— Я. Сашка...

— Ах, Сашка! И зачем же ты туда залез?

— Хотел от тебя спрятаться.

— Спрятался?

— Угу.

— Вот и сиди там.

— Я маме все про тебя скажу.

— А я добавлю.

В общем, выпустил я его из дивана, когда во дворе послышались голоса родителей. Лида пилила отца за то, что он на прощание целовался с ее подругой Валей Шилдиной почти по-настоящему, а это совсем не обязательно. Тимофеич самодовольно отвечал, мол, не виноват, она сама губы подставила.

— Мало ли кто тебе чего подставит... — не унималась Лида. — Я с тобой еще завтра на свежую голову поговорю!

— Вылезай, партизан! — разрешил я.

С тех пор Сашка никогда от меня больше не прятался. Я вдруг почувствовал, что соскучился по брату, по его проказам, шкодливой улыбке, даже по его постоянным попыткам стянуть что-нибудь из письменного стола или нарисовать в моей классной тетрадке чертика. Однажды я, не поглядев, сдал домашнее задание на проверку. Ирина Анатольевна посмот­рела на страничку, хмыкнула и заметила с иронией: