Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

Меня всегда удивляло выражение «ушел из жизни», словно жизнь — это какая-то проходная комната: посидел, встал и ушел...

— Мать честная! — крякнул отец.

На экране появился портрет усопшего полководца в черной рамке: лицо в жестких складках, стальной взгляд, строгие брови, короткие седые волосы на макушке, а широкая маршальская грудь так плотно увешана наградами, что почти не видно мундира.

«Константин Константинович Рокоссовский родился в городе Великие Луки в 1896 году, в семье рабочего-железнодорожника...»

— А что главней — орден Победы или Звезда Героя? — задумчиво поинтересовался я, рассматривая награды покойного, хотя ответ на этот вопрос был мне прекрасно известен.

— Конечно, орден Победы! — ответил Тимофеич.

— Он весь в бриллиантах, — добавила Лида.

— А почему? — глуповато уточнил я, пытаясь вывести отца из бирючьей хмурости.

Взрослые, когда отвечают на глупые детские вопросы, всегда почему-то добреют, преисполняясь глубокого самоуважения.

— Эх, ты, почемучка с ручкой! — улыбнулся он, попавшись на удочку. — Сколько у нас в стране Героев Советского Союза?

— Много. Тысячи...

В первом классе я начал собирать портреты героев, которые печатались на отрывных страничках настенных календарей — численников. Все в общежитии знали о моем увлечении и не выбрасывали листочки, где, кроме изображения, имелись еще даты жизни и краткое описание подвига. У меня скопилось сотни полторы листочков, я расположил их в алфавитном порядке, поместив в длинную коробку из-под овсяного печенья, — и получилось нечто вроде библиотечного ящика с карточками. Я по наивности надеялся собрать в конце концов имена всех до единого, но когда наша учительница истории Марина Владимировна объяснила, что Героев Советского Союза у нас больше десяти тысяч, я немного остыл, хотя листки численников по привычке продолжал собирать.

— Правильно, тысячи, — кивнул, подобрев, Тимофеич. — А орденов Победы сколько?

— Мало.

— То-то и оно! Поэтому орден Победы самый главный!

— Наверное, рак у него был... — вздохнула Лида. — Как у Санятки...

Санятка, мамин двоюродный дядя, умер три года назад, но на похороны меня не взяли. Тетя Валя, навещавшая его в больнице, предупредила: страшное зрелище, детям лучше не смотреть!

— У Рокоссовского рак? — спросил я, удивляясь неожиданному созвучию.

— Конечно! Если рак, всегда объявляют: «После долгой, продолжительной болезни...» А если говорят «скоропостижно» — значит, сердце, ин­фаркт, — подтвердила маман.

— А если «трагически ушел из жизни» — значит, руки на себя наложил, — мрачно добавил отец.

— Или в аварию попал, как композитор Долуханян, — вздохнула Лида.

— Если авария, тогда говорят «трагически погиб», — возразил Тимофеич.

— Нет, если «трагически погиб», значит, был на посту...

— Если на посту, тогда «героически погиб, выполняя долг...» — его лицо побурело: он терпеть не мог, когда с ним спорили.

— А помнишь, Гагарин в марте разбился, ни про какой «долг» по телевизору никто не говорил! — сварливо возразила маман.

...Когда по радио сказали о смерти Гагарина, я был дома один и сначала решил, что ослышался, но потом понял: это правда, и, заплакав, побежал по общежитию, чтобы всех оповестить. На Маленькой кухне стирала «Ежова». Я крикнул ей, что первый космонавт погиб. Она не поверила и даже замахнулась на меня мокрой наволочкой: думала, дурачусь. Потом заметила мои слезы и тоже разрыдалась...

— Почему про «долг» не сказали? — противным голосом повторила свой вопрос Лида.

— По кочану! Кулёма!

— А ты... ты мартовский... отпускник!

— Что-о?!

Мне показалось, будто «чешихинский» чемоданчик сам, словно предлагая себя в дорогу, выдвинулся из-под кровати.

Ну просто как дети!

— А кто был главней на войне — Рокоссовский или Жуков? — с глуповатой пытливостью спросил я, рассчитывая этим дурацким вопросом снова отвлечь отца от назревающей ссоры.

Наши мужики за домино часто спорят, кто выиграл войну — Сталин, Жуков или другие маршалы. Они говорили почему-то «маршала» с ударением на последнее «а»... Кричат до хрипоты, все их аргументы и доводы прекрасно слышны в нашей комнате, так как стол и скамейки у нас под окнами.

— Ну ты, сын, сравнил! — Тимофеич окинул меня всезнающим взором и опять подобрел. — Конечно, Жуков! Но и Рокоссовский — это тебе не хухры-мухры. Маршал Победы — слышал, что сказали? Другая жена налила бы помянуть...

Последние слова были произнесены мечтательно, насмешливо и куда-то вдаль, без всякой надежды на осуществление. Однако вызвали отклик. Маман сочувственно кивнула, молча достала из холодильника и поставила перед отцом бутылку, в которой, как золотые мальки, плавали мелко наструганные лимонные корки.