Юрий Мамлеев - Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

Поразил ее карлик, горбатенький, в правом конце стола. «Горбатенький, а такой веселый. Странно», — подумала она.

— Рудик, — жизнерадостно прошипел он.

Потом улыбнулся некто, похожий на доктора Фауста. Правда, Зея понятия не имела о Фаусте, но это было неважно.

— Марк Борисов, — представился он, из всей компании, пожалуй, самый нормальный на вид. В очках, среднего роста, в молодых довольно летах, меньше тридцати. Но взгляд жесткий.

Следующий за столом взглянул на Зею и, не говоря ни слова, вышел из комнаты, никого этим своим поступком не удивив. Зея коснулась рукой своего горла.

Навстречу ей поднялась молодая женщина, относительно высокая, гибкая, словно змея. Впрочем, глаза ее были совершенно отрешенные.

— Евгения Михина, или просто Женя, — сказала она. — Не бойтесь, Зея.

От этих предупреждений Зея приуныла.

— А как вас зовут? — бестолково обратилась она к тому, кого Судорогов назвал главным.

— Разве я не представился? — ухмыльнулся главный. — Никаноров Лев.

Зея обвела комнату взглядом. «Ну, всего было шесть человек, один вышел, — мелькнуло в голове Зеи. — Почему ж мне показалось, что их много?» Ее усадили за стол.

На самом столе было необычно: всего три бутылки с вином, хлеб, что-то еще; очень скромно, но много книг, лежащих около бутылок. Зея взглянула на название одной из книг, но ничего не поняла, даже голова заболела от странности. Ей было неловко, а главное — непонятно, что с ней будут делать. Вокруг вроде бы не мордовороты, люди начитанные, обещали не съесть, но вообще, может быть все что угодно. Зея в принципе давно уже считала, что мир — это черт знает что, и от него можно ожидать всего, что и в голову не придет. Могут укусить на улице, а могут расцеловать, да еще не просто расцеловать, а зацеловать. Были такие случаи. Могут деревья сдвинуться с места и пойти на людей, и запросто может быть всеобщая война внутри человечества. Может и все человечество разом, одновременно сойти с ума, со всеми необъяснимыми последствиями. Но может быть и вечный порядок. Но раньше ничто не удивляло и не пугало ее, а сейчас сердце почему-то екнуло, и она стала поглаживать свою шею, горло, так сказать. «Главное, чтоб не съели», — подумала она.

— Что вы так волнуетесь о своем горле? — вдруг спросила ее та гибкая молодая женщина, которая назвалась Женей.

Зея вздрогнула.

И вдруг дверь в комнату распахнулась, и вошла Галя, ее сестра.

«Это конец, — подумала Зея. — Вот она какая на самом деле».

Галю приветствовали. Она, нарядненькая такая, подошла к сестре и положила ей руку на плечо:

— Зея, видишь, ты в руках друзей и даже родственницы. Ничего бредового с тобой не будет.

— Что мне делать?

— Ничего, — шепнула Галя. — Просто присутствуй. Ешь, пей немного и слушай, о чем говорят.

— И что?

— Старайся не то что понять, о чем говорят, это невозможно для тебя пока, но вслушивайся душой в слова, входи в них, все равно ведь кое-что поймешь. Хотя бы формально живи среди нас. Проживешь здесь дня три, и мы увидим результат.

— А ты?

— Я здесь. Ночевать здесь буду. И я всегда готова тебе помочь.

У Зеи немножко отлегло от тела; она ошарашенно огляделась вокруг. Не было пения птиц, но что-то высокое носилось в воздухе. Но не только высокое, а больше непонятное.

Галя позаботилась накласть ей в тарелку салат, как дурочке, поцеловала в щечку и прошипела:

— Внимай!

А сама улепетнула поближе к Борисову и села с ним рядом. Два места пустовали, потом, после Зеи, на некотором расстоянии — Евгения Михина, она явно тяготела к Судорогову. Где-то приютился веселый Рудик. А как бы в центре царил чернобородый Лев Никаноров. Около него появилась лишняя бутылка, но алкоголь (его было немного) сам тонул в каком-то экстазе бытия и как таковой не чувствовался.

Зея послушно вслушивалась. Но в потоке слов, льющихся со всех сторон, она сначала различила всего несколько понятных ей. Остальные она слышала впервые. Видимо, это было что-то философское, специальное, тем более Галя ей подмигнула. Но потом пошло нечто более или менее доступное, хотя не всегда и не совсем, но произносимое с какой-то горячностью, как будто речь шла о жизни и смерти.

Слова вылетали яростно, как пули, с разных сторон; на Зею никто и не обращал внимания. Какие-то понятия и словосочетания были ей совершенно непонятны, тем более смысл фраз, но кое-что как будто доступное против ее воли врезалось в память и ошарашивало:

— Надо познать себя, раскрыть до таких глубин, чтобы дьяволу было тошно от нас и он в ужасе бежал бы от человека…