Ёру Сумино - Хочу съесть твою поджелудочную

Но она меня прервала:

— На похоронах… Сакуры… тебя не было…

Я промолчал.

— Почему?

— Видишь ли…

Я замешкался с ответом, и внезапно по помещению кафе прокатился громкий треск, а время замерло. Это Кёко врезала кулаком по столу.

— Извини… — тихо сказала она, потупив взгляд, и время пошло вновь. Я снова решился заговорить:

— Спасибо, что пришла. Кажется, мы впервые общаемся нормально.

Нет ответа.

— Я хочу, чтобы ты меня выслушала, только не знаю, с чего начать.

— Давай покороче.

— Хорошо, прости. Я хочу кое-что тебе показать.

Снова молчание.

Поговорить я, разумеется, хотел о Сакуре. Больше нас с Кёко ничего не связывало. Вчера, после мучительных сомнений, я решил с ней встретиться.

По пути сюда я обдумывал, как и о чём мне лучше рассказать. Начать с наших с Сакурой отношений или с её болезни? Остановился на том, что сперва предъявлю ей правду.

Я вытащил из сумки «Книгу жизни с болезнью» и положил на стол.

— Книжка?..

— Это «Книга жизни с болезнью».

— И что?..

Я снял с томика обложку и показал ей заглавие.

В тот же миг её глаза, глядевшие безо всякого выражения, широко распахнулись. «А то, — подумал я. И ещё: Завидую».

— Это… почерк Сакуры…

— Да, — утвердительно кивнул я. — Это её книга. Передана мне по её завещанию.

— Какому завещанию?..

К сердцу подступила тяжесть, горло сдавило. Но надо было продолжать.

— Всё, что здесь написано, — правда. Это не розыгрыш, подстроенный ею или мною. Это что-то вроде дневника, а в конце — завещание, адресованное в том числе нам с тобой.

— Что ты… такое говоришь?..

— Она была больна.

— Врёшь. Я бы знала.

— Она тебе не сказала.

— Почему ты знаешь то, чего не знаю я?

Я бы тоже засомневался. Но сейчас я знал причину.

— Сакура никому не говорила, кроме меня. Она погибла по трагическому стечению обстоятельств, но на самом деле, если бы не это…

Моя речь прервалась. Взамен на высокой ноте зазвенело в левом ухе, а чуть позже заныла левая щека. По недостатку опыта я не сразу сообразил, что ко мне применили насилие, — а именно дали пощёчину.

Со слезами на глазах, словно взывая к милости, Кёко произнесла:

— Не надо…

— Надо. Я должен тебе это передать. Она написала в этой книге, что для неё нет никого важнее тебя. Поэтому я прошу меня выслушать. Сакура была больна. Не случись то несчастье, она бы всё равно умерла через полгода. Я не вру.

Кёко бессильно помотала головой.

Я протянул ей «Книгу жизни с болезнью».

— Прочти. Она, конечно, любила приколы, но никогда бы не пошутила над тобой так жестоко.

И я решил ничего больше не говорить.

«А если она и читать не станет?» — встревожился я, но мои сомнения вскоре развеялись: рука Кёко потянулась к книге.

Боязливо до неё дотронувшись, она перевернула страницу.

— И правда, почерк Сакуры…

— Подлинная история, написанная собственноручно.

По-прежнему хмурясь, Кёко начала медленно читать с первой страницы. Я сосредоточенно ждал.

Покойная Сакура говорила мне, что Кёко тоже не относится к числу поклонников печатного слова. Поэтому для того, чтобы прочитать «Книгу жизни с болезнью», понадобилось определённое время. Разумеется, на это повлияла не только скорость чтения.

Поначалу Кёко с недоверчивым видом перечитывала страницы по несколько раз. Будто бы твердя про себя: «Нет, не может быть!» Словно между ней и Сакурой существовала мысленная связь. Потом, словно по щелчку выключателя, она начала плакать и читала всё медленней.

Я не испытывал ни малейшего нетерпения. А когда она заплакала, я с облегчением понял, что она приняла прочитанное. Не случись этого, моё появление здесь потеряло бы всякий смысл. Я бы не передал ей последнюю волю Сакуры и упустил бы ещё одну цель.

Между делом я заказал вторую чашку кофе. Немного подумав, поставил перед Кёко стакан апельсинового сока. Она отпила всего один глоток, ничего не сказав.

Дожидаясь Кёко, я не думал о Сакуре. Меня больше занимала мысль о том, что можно сделать с её наследием. Для меня, до сих пор выступавшего за самодостаточность, это была сложная тема. За размышлениями время пролетело незаметно.

Опомнился я, когда на улице уже смеркалось. В итоге я не смог придумать ничего конкретного сверх того, что мне пришло в голову вчера. То, что людям привычно, у меня вызывает затруднения.

Я посмотрел на Кёко. Её лицо опухло от слёз, на столе высилась горка промокших платочков, и она как раз закрывала книгу, заложив палец между страницами приблизительно на середине. Я поступил так же, как и мать Сакуры вчера: