Аркадий Тигай - Поцелуй бабочки

Милицейский полковник поморщился и уже открыл было рот, чтобы отдать очередное распоряжение, но не успел — небеса разверзлись, и из-за леса вылетел вертолет.

Грохоча и изрыгая дым, вертолет сделал два круга и завис над поляной. Откуда-то полетели камни, гонимые вертолетным ураганом. Земля затряслась, закачались стены церкви, задребезжали оконные стекла, горячие керосиновые выхлопы ударили с неба. Казалось, наступил конец света, народ бросился врассыпную. Не поддался общей панике лишь милицейский полковник — мужественно стоял в эпицентре смерча и, придерживая фуражку, продолжал отдавать распоряжения.

Наконец вертолет сел. Грохот и свист прекратились, народ отдышался и потянулся к поляне, не решаясь подойти близко.

А у вертолета уже суетились люди в форме — открыли дверцу, откинули лесенку… Полыхнули генеральские лампасы, блики от золотых погон рассыпались на тысячи лучей.

— Господи!.. — простонал женский голос в толпе.

И тут появился патриарх. На поляне воцарилась напряженная тишина. Напряжение передалось скотине — в коровнике заревели бычки, залаяли по деревне собаки. Где-то вдалеке в неурочное время закричал петух… Начальство встрепенулось, будто разбуженное боевой трубой, — вновь зазвучали распоряжения… Командиры зачем-то принялись пересчитывать личный состав. Развернули хоругви, регент ударил в камертон, семинаристы грянули: «Благослови, владыко!..», и крестный ход начался.

Звуки хора докатились до тихоновской бани, где в заточении томился Веня, отчего диссидент возбудился и на всю деревню заголосил проклятья и нецензурную брань в адрес земляков, называя их фашистами, суками погаными, падлами и почему-то пидарасами, что было явным наветом…

Как ни старались семинаристы пением заглушить вопли «узника совести» — тщетно. Венины обличения вплетались в голоса певчих, рев бычков, лай собак и вместе с этим хором далеко разносились по Валдаю, тревожа зверей в окрестных лесах.

…Крестный ход проследовал мимо церкви, туалета, писательского дома и по деревянным мосткам удалился к истоку.

Площадь опустела, лишь писатель продолжал трещать на машинке да краевед Фокин на ступенях церкви нервно перебирал бумаги.

— А ты чего тут? — удивился писатель. — Беги вручай свою петицию. Упустишь момент.

— Не упущу, — зябко потирая руки, заверил краевед. — Как в храм пойдет, тут я ему и вручу.

Писатель вздохнул каким-то своим мыслям и продолжил работу.

Пение оборвалось внезапно, и тотчас завертелись винты вертолета. Церемония окончилась, площадь заполнилась народом. Затарахтели двигатели машин, послышались команды военных и распоряжения милицейского полковника… Затем все звуки утонули в грохоте вертолета, и патриарха не стало. Ни храм, ни туалет, ни магазин с китайской вермишелью не посетил — улетел с генералами. Начальство тоже укатило на «мерседесах». Следом уехали солдаты и семинаристы. Народ разошелся по домам. Диссидента Веню выпустили из заточения, и он на несколько дней впал в беспробудное пьянство. Туалет-шале с душой вулкана остался стоять на вечные времена как немой свидетель славных дней в истории Волговерховья.

Стоит он и поныне.

Мне пятнадцать лет. За лень и неспособность выгнан из школы и теперь копаю траншеи на ударной стройке химического гиганта. Только что научился бренчать на гитаре и насвистывать с переливом. Вечером свиданка с такой же двоечницей, как и я, — «танцы, шманцы, обжиманцы…» Легкость в мыслях необыкновенная, настроение отличное!

В грязной своей спецухе тороплюсь с обеденного перерыва. Разумеется, опаздываю. За триста метров до проходной пробегаю мимо нищей старухи, тихо стонущей на крыльце магазина. Старуху бьет трясучка. Память запечатлевает дрожащую руку, протянутую за подаянием. Бегу, не сбавляя скорость. Между тем образ трясущейся старухи не выходит из головы.

— Пижон! — говорю сам себе. — В кармане бренчит куча бесполезных медяков… И что не отдать несчастной женщине? Жлоб!

— Нет, не жлоб! — отвечаю себе же. — Просто не сообразил, реакции не хватило.

Ноги тем временем продолжают работать.

— А слабо́ вернуться? — не умолкает совестливая половина души.

— Так ведь опаздываю!.. Опять начальство вонять будет…

— Будет, — соглашается совесть, — вот ты и пострадай за доброту.

Замедляю бег, начинаю договариваться. Аргументы, как обычно в подобных дискуссиях, антиханжеские: