Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Иногда Ленка, придя в гости, мешала мне возиться с машинками. Не только переставала елозить колесиками какой-то из них по дощатому полу (выкрашенному коричневой с красноватым отливом краской, по тогдашней моде), но и вовсе застывала, усевшись верхом на мою вытянутую ногу. Вот как раз в такие минуты в ее глазах поднимался туман, зрачки раздвигались в стороны и она смотрела куда-то как будто сквозь меня. (Я при этом всякий раз по поводу этого тумана думал, что подружка моя, кажись, дура, туповата она, что ли, не придется ли ей идти в школу для умственно отсталых. И я останусь один во всем подъезде… Было неприятно, ведь безумие — это же мерзко и заразно.) Моей ноге становилось тепло от ее детского тельца с этими беспомощными, нелепыми, мягкими как бы деснами без зубов, как у младенцев.

— Ну шо ты уселась? Только ж разыгрались!

Я это сказал — и слегка, не больно, ткнул ее в плечо. Она пробудилась от своего странного тупого сна, схватила машинку, которая стояла в стороне, — и ударила ею меня по руке, вот по той, которой я ее толкнул.

— Ааа! — заорал я.

— Ой, прости, я нечаянно! — Она уж совсем пришла в себя и стала обычной, не туманной, а повседневной, прозаической.

… Моя подружка доставляла мне хлопот чем дальше, тем больше. В молодости, да и после — у всех так, но в дошкольном возрасте это, пожалуй, несколько слишком и как-то преждевременно. Украденное, можно сказать, детство. Почему я не играл с мальчишками? Точнее, почему не только с ними? Может, меня утомляли их простодушие и агрессивность? Это, смутно припоминаю, нагоняло на меня скуку. И даже — отвращение. Когда борешься с пацаном, от него несет подгнившим потом, какая ж это мерзость! Девки не такие противные, видать, они чаще моются. И потом: маленький мальчик — это всё же примитив. Ну война, ну драки, ну метание ножичка — дозированно это даже и хорошо. Но этот бесконечный, бессмысленный, тупой футбол нагонял на меня тоску. Я когда-то даже играл, стоял на воротах и давал щедрые пасы, а то выскакивал на поле и — забивал, посылая мяч в неожиданный угол ворот так, что еще два миллиметра — и штанга! Но занятие это казалось мне тупым и лишним, это все равно что сесть за обед, только пообедав, это глупо и скучно, этого хочется избежать и нет смысла терпеть. Пацаны были грубыми, что меня коробило, мне не нравилось, что из них почти никто не читал книжек, так что говорить с ними можно было мало о чем. Да, тоска смертная. Девки же читали, ну не всегда правильные книжки, но тем не менее хоть что-то. И потом так и было всю жизнь, к моему удивлению, с этим книжным сексизмом. Я даже стал думать, что книжки только для девчонок и пишутся. Точнее, только ими и читаются.

В девчонках, кроме их интереса к чтению, меня интересовал их природный артистизм. Тела их были мне, как я уже объяснял, неинтересны — тогда. Как, впрочем, и сейчас, через 50 с лишним лет после описываемых событий. Между этими двумя рубежами был довольно длинный период сильнейшего притяжения к девчачьим сиськам/писькам, к чужому полу, который стал — и долго был — вражеским, пока страсти не улеглись. Шла прям война какая-то. Пропасть между, разность потенциалов, расхождения во всем, накал и перегрев, ненависть и агрессия, иногда даже с мечтой об убийстве — не могу сказать, что это было лучшее время моей жизни. Нет, не могу.

Ленка тогда капризничала как взрослая, отказывалась исполнять мои желания. Я со злостью смотрел на нее, сидящую на диване с книжкой, и тупо и одиноко катал по полу свои машинки. Ну что за онанизм такой, право слово, когда рядом такая роскошная красавица! С которой можно замечательно в эти прекрасные машинки играть!

— Ты, наверно, хочешь, чтоб я играла с тобой в твою игру!

— Да, блять! — сказал я правду.

— Не ругайся, фу.

— Я не ругаюсь. Просто разговариваю.

— Так нельзя.

— Слушай, твой папка так разговаривает! Ты его лучше пойди поучи, ха-ха.

— Не хочу с тобой разговаривать.

— Ну, давай молча играть.

— Давай. Только сначала поиграем в мою игру!

— Это в куклы, что ли?

— Нет. Лучше!

— Еще лучше? — спросил я с сарказмом. Куклы были не то чтоб скучней футбола, но где-то на уровне.

— Иди посмотри — точно твои ушли?

— Да ушли, чего еще смотреть!

— Нет, иди глянь.

Я быстро обыскал всю нашу компактную хрущевку, в ней никого, кроме нас, конечно, не было.

— Ну, давай!

Она подошла ко мне, отодвинула машинки, села — это мы уже проходили — на мою ногу и застыла. Я этого не любил, но уж решил терпеть. Только спросил спокойно, скрывая раздражение, чтоб не спугнуть: