Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Детали — грязные, причем настолько, что их невозможно отмыть. И пользы от них никакой, кстати! Ну и на кой тогда они ляд? Казалось бы.

И такие были мысли. Тогда в ходу у детей было — может, не везде — роскошное слово «глупости». Оно обозначало вот это вот всё нечистое и стыдное, что касалось другого пола. Поверил ли я в это сразу и безоговорочно? Пожалуй, нет. Было другое: плевать на запреты и чужие оценки, просто я на автомате, как робот-разведчик, собирал информацию о чужой планете, на которую меня забросили. Глупости были частью этого — точнее, того — мира, какой-то его деталью, такой, что без нее, если его начать собирать из элементов — он кое-как соберется, но не будет функционировать, не заведется, не поедет. Когда собираешь механизм и остаются лишние детали, дело плохо. Ты — дурак.

Я рассматривал ее глупости хладнокровно и бесстрастно. Ну вот лысые кожаные валики, вот лепестки, как бы страшно хрупкие, а ну не ровен час поотрываются (они не такие, как у цветов, прикоснешься — и палец прилипает, как язык к железной дверной ручке, на морозе. Что ж они, интересно, чувствуют при этом — с них будто шкуру снимают живьем?), кругом розовое, что твои десны, и некое ранение с неровными краями, в которое, с виду, и палец-то не влезет.

— Это чтоб пИсать?

— Нет, пИсать не тут, а вон где.

Она, в свою очередь (модное совецкое словцо «очередь»!), рассматривала мой безобидный стручок, на тот момент дикий, не приведенный в норму, не обрезанный (я прошел эту процедуру через много лет, вслед за товарищем, который пошел на это по пьянке и после три месяца мучился и жил один, но по истечении срока наказания принялся хвастать, что жизнь стала куда лучше, куда веселее, и я на это купился и прошел за ним мучительную процедуру, и таки был счастлив, по крайней мере от того, что пытка завершилась), тоже с холодным вниманием, быстро и равнодушно же — правда, со звериной или же, точней, детской серьезностью.

— Гм. Ну ладно, а давай теперь играть в машинки.

— В машинки? Может, лучше в куклы?

— Да хватит уже, надоела эта девчачья тема: письки, куклы — ну скоко можно!

Да, решительно это не было мне интересно. Тень брезгливости? Или даже отвращения? Пугала скука телесного, чисто телесного, без присутствия и без прикосновения высокого, которое вне тела?

Похоже, у нее это всё было несколько иначе. Вот мы играли в машинки, это были грузовички размером с книжку, из какого-то мягкого сплава, покрашенные дешевой краской в зеленое, с потеками, внутри кабины было некоторое пустое пространство, но такое тесное, что оловянного солдатика туда засунуть не удавалось, так что они все укладывались в кузов и лежа ехали на войну — на нее, ну а куда ж еще? Кому интересен скучный унылый мир в тылу?

Я переживал из-за этого страшного неудобства — ну как же так, кто ж ездит на войну на грузовике? Дед объяснял мне, что в их время, в его молодости, вместо машин использовались лошади, и это мне нравилось. Но у меня не было подходящей телеги, чтоб разместить своих бойцов, вот и приходилось как-то выкручиваться и выдумывать всякую ерунду — ну а что, хороший урок для маленького мальчика. Я хотел на войну, на ту же самую, на которую дед ездил в юности. Надо же было как-то добить белых, дорасстрелять их, не то, не ровен час, наше сегодняшнее светлое настоящее схлопнется — и привет.

Солдатики мои были зеленые, как грузовик, и тоже из мягкого сплава, он был такой тусклый, металл пробивался из-под краски, тоже — дешевой и жалкой. Солдатики эти были как бы склеены из двух половинок, плотно приставленных одна к другой, но с некоторым легким смещением, так, что шов был отчетливо виден. И напоминал некстати про Ленку, со швом, который проходил по самой ее глупости.

Глупости — это не только части тел (ну детских, поди знай, как там это всё у взрослых, небось, иначе!), но и — игра с ними. Конечно, игра, ну не работа же! Игра бессмысленная, не приносящая никакой пользы, никому. Никто не объяснял детям подробно про вот это всё. Умолчание как бы намекало, что за этим кроется что-то вредное и приятное, ну вот как сгущенка, когда всю банку вычерпываешь ложкой, в один присест! Значит, дело уж того стоит! По той же, кстати, схеме дети начинают и курить. Скучно, бессмысленно, неприятно, противно даже, но небось же, есть в этом кайф, то есть он появится, надо только в это дело въехать, вжиться! Да и пачки сигаретные — они ж красивые, зовущие. То на них три богатыря, то горячая балканская стюардесса, то собачка конвойная по кличке Друг, то верблюд заокеанский, то «Герцеговина флор» — что бы это ни значило. Начни потихоньку, а там втянешься, как все. Ну или не все, а через одного-двух.