Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

— Ты чего его туда тащишь?

— А узнаете.

Подошли мы к расстрельной стенке, где вбиты в землю обрубки арматуры с короткими железными полосками, чтоб крепко держали фанерку с мишенью. Славка нас с нашими мишеньками отодвинул, поставил на пол портфель и достал оттуда учебник. Русской литературы.

— Вот! Вот что я ненавидел больше всего все эти годы…

Я задумался. Так вроде — чего ж плохого в литературе? Но таки вспомнил школьные уроки. «Улица корчится безъязыкая, Ей нечем кричать и разговаривать». Некоторые мои друзья сейчас нахваливают Маяковского, а я до сих пор его терпеть не могу, после школьных-то уроков. Это ж уметь надо — так преподавать! Чтоб предмет опротивел на всю жизнь.

Славка любовно пристроил русскую литературу на линии огня — и после еще заботливо погладил книжечку ладонью: так президент, поставив венок на железную подставку у могилы Неизвестного солдата, демонстративно поправляет ленточку, которая и без него держится как приклеенная. Но тут была не могила, а этакий поминальник с именами классиков, которых нас вынуждали любить — и таки научили ненавидеть… Они все, как Пушкин, встали, были поставлены, под ствол, чтоб ответить за нанесенные оскорбления и за принятые людьми муки.

Я заглянул в распахнутый портфель. Ну, какой учебник сам на меня посмотрит, тот и возьму! Это была физика. Неплохая идея! На первый взгляд. Я вспомнил, как физичка Валентина Петровна поставила мне двойку. Ну и за что же? Дело было так. Она нарисовала на доске четыре кружка, по углам воображаемого квадрата, и говорит мне:

— Представь, что это электроны. Нарисуй-ка вектора! Дело простое, и я мелом нацарапал стрелки.

— И что будет с электронами?

— Да разлетятся в разные стороны: куда вектор указывает, туда электрон и полетит.

— Что ж ты такое говоришь? Вектора же, сам видишь, направлены в разные стороны. Стало быть, что?

— Ну так и что ж с ними случится?

— Они взаимно уничтожатся, вектора! И наши электроны будут стоять на своих местах.

— Валентина свет Петровна, так они ж не привязаны веревками друг к другу! И не прибиты гвоздями к доске! Когда б так, то да, электроны стояли б тупо по углам. И где ж это вы видели стоящие бездвижно электроны?

— Два балла. Садись. Ты ничего не понял из моих уроков. Кто даст правильный ответ?

А уже тянул руку и высовывал язык Менделевич, тоже отличник, как я, но размахом поскромней — про него не говорили, что он шел на медаль.

— Давай, Сережа!

Он выскочил к доске и ловко перечеркнул вектора, так что электроны на классной доске встали намертво.

— Вот кому сегодня я поставлю пятерку! — довольно сказала наша физичка.

Надо же, как я всё помню через столько лет. Берегитесь, учителки! И знайте: пощады вам не будет. Воспоминания не горят.

Физика — это вам не литература, но и тут найдется подходящий материал для воспитания правильного гражданина, который знает, где что сказать, а где и смолчать. А так-то Серега был нормальный парень, прекрасно пел матерные частушки, с чувством, аж заходился — а-а-а! Но всё ж таки физика была роскошной наукой. Я читал про электричество, про расщепление ядра и про планеты — не отрываясь, будто это детективы. Еще я тайком, чтоб не засмеяли, выписывал заумный журнал «Квант» для яйцеголовых старшеклассников и листал мемуары Энрико Ферми.

Физику я со вздохом сунул обратно в портфель, весь поюзаный и распахнутый бесстыдно, будто дамская гениталия из немецкого порно. А что у нас там еще? «Рiдна мова»! Я резво ухватил ее. Полистал… Вспомнил учителку Лидию Ивановну. Она была не кошелка какая, а дама весьма стильная. Прическа была у нее не то что не хала, а как бы анти-хала. Ну, грубо говоря, как у Ирины Хакамады, которая, как известно, стрижется у Сережи в московском заведении на Садовом возле Bookafe, — сколько уж красавиц выспросило у меня этот адресок! Впрочем, прическа — не главное. Лидия ходила на высоченных, сцуко, каблуках и ставила ногу так, будто она если не на стриптизе, то уж, как минимум, на подиуме Milanomoda. Чулки были на ней черные, блестящие. Вообще ее ноги радовали меня, да, наверно, надо сказать — нас.

Впрочем, и ноги в ней — не главное.

Она еще была просто красавица, глаза-нос-рисунок лица-губы. Хотя, впрочем, и это тоже не главное, одной красотой сыт не будешь. У нее еще была страшная, какая-то безграничная уверенность в себе. И — как медленно она поворачивала голову! А какая легкая роскошная мутность была в ее глазах, смотрящих в мои, когда, сверяясь с журналом, она думала, кого б вызвать к доске! Боже мой… Перед ней была как будто судовая роль борделя, набитого молоденькими красавцами, готовыми выскочить из-за усохшей облезлой парты по первому зову. Она типа цитировала — молча, без слов, не нужно ж слов: