Питер Хеджес - Что гложет Гилберта Грейпа?

Пытаюсь представить, какой восторженный прием оказывают ему в переполненных церквях, барах, домах по всему городу. Чувствую в глазах предательскую влагу, но тут же убеждаю себя, что это показалось. Нет уж, спасибо, никаких слез, даже по поводу Лэнса Доджа.

Пока идет реклама, распечатываю новую пачку сигарет, достаю одну штуку и протягиваю маме; как только убеждаюсь, что сигарета зажата в зубах, подношу зажигалку.

— Сын у меня — джентльмен, — хвалится мама.

Закончилась рекламная пауза, и экран снова заполнил собой Лэнс.

— Гилберт? — обращается ко мне мама.

Я сижу молча. Вероятно, киваю.

— Поздно уже телевизор смотреть, — вдруг заявляет она, пультом выключая телик.

Порой в маме просыпается милосердие.

— Обсудить не хочешь?

— Спокойной ночи, мам.

— У парня талант, Гилберт.

— Несомненно. — Я уже поднимаюсь по лестнице.

— Ладно, если в другой раз захочешь обсудить…

Иду к себе в комнату. Подперев дверь красным креслом, прямо в одежде заваливаюсь на кровать. По потолку тучами плывут тени. Заснуть удается лишь через пару часов.

Во сне слышу крики:

— Убирайся! Иди отсюда!

Включив свет в комнате Арни, застаю брата в белой простыне — укутался с грязной, глинистого цвета головой. Шея и руки будто годами не мыты; лицо морщится от внезапного света.

— Что такое, Арни?

— Ничего.

— Что происходит?

— Ничего.

— Страшный сон приснился?

— Нет.

Поправляю ему подушку, беру мягкого динозаврика и двух плюшевых мишек, сажаю их возле того места, где должна быть голова моего брата.

— Когда человек спит, у него в голове иногда крутятся, ну, как фильмы.

— Сны, — уточняет Арни.

— Да.

— Это был сон. Плохой, страшный.

— Вот-вот. И знаешь, что еще, Арни? — (Он смотрит на меня; единственный глаз адаптируется к свету.) — Ни о чем не тревожься… Я тебя в обиду не дам. Ты ведь это знаешь, правда?

— Правда.

Обнимаю его на ночь.

— Побудь тут. Побудь!

— Но…

— Не уходи, Гилберт. Не уходи.

Выключаю свет и ложусь на нижнюю койку поверх одеяла.

— Арни?

— Что?

— Иногда человеку… эмм… человеку необходимо вырваться… оторваться от…

— Но ты-то останешься. Обещаешь? Никуда не уедешь. Обещаешь?

— Хорошо, Арни. Сегодня никуда не уеду.

— Ага. — Он хихикает.

— Слушай, Арни. Как ты относишься к Лэнсу Доджу?

Притих.

— Ой, ну вообще. Он — гиений.

— Гений. Правильно говорить «ге-ний».

— Ага. Я сам знаю, Гилберт. Господи, неужели я не знаю?

Выжидаю минут двадцать — примерно через такой промежуток времени Арни начинает биться головой — и выскальзываю из комнаты. Внизу мама приговаривает:

— Что за наглость. Другого слова нет. Что-что? Арни в полном порядке, разреши напомнить. Чумазый, да. Но он в полном порядке, и ты не имеешь никакого права… никакого права…

С нижней ступеньки вижу лишь голубой свет экрана, слышу какую-то тихую рекламу, но мамин собеседник или собеседница, видимо, находится в кухне. На цыпочках крадусь по коридору.

— Нет… с Арни мы поступили совершенно правильно. Никакое учреждение, никакой приют не смогли бы дать ему больше… мы держимся… иногда этого достаточно… что-что? Я знаю, что тебе очень жаль. Так и должно быть…

Заглядываю через кухню и вижу: мама сидит у себя за столом, расправив плечи, жестикулирует зажженной сигаретой, придерживает пакет чипсов и вазу с фруктами.

— Мама? — шепчу.

Голова ее дергается в мою сторону. Глаза горят.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашиваю.

Она вглядывается в темноту, где застыл я.

— С кем, — спрашиваю, — ты разговариваешь?

Сует в рот сигарету, закрывает глаза, всем своим видом показывая, что собирается сделать затяжку, и говорит:

— С каких это пор я должна разговаривать обязательно с кем-то?

Ответа у меня нет.

— Может, мне требовалось разобраться в своих мыслях, может, я просто рассуждала вслух.

Подхожу ближе, мимо гор немытой посуды, мимо вонючего помойного ведерка под раковиной. Слышу, как в темноте жужжит муха, и пытаюсь прихлопнуть ее ладонью.

— Мне показалось, ты ведешь с кем-то беседу, — говорю я в надежде обставиться.

— Шел бы ты спать.

— Но ты точно в порядке?

— Спокойной ночи.

Она включает звук на полную громкость. Я уже дошел до лестницы и слышу:

— Этот Лэнс Додж — просто чудо какое-то!

Оборачиваюсь и вижу ее восхищенную улыбку: мать прямо благоговеет перед Лэнсом.

— Как же, наверное, горда его матушка! Ты согласен, Гилберт? Ты согласен?