Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Нет, в школе было хорошо: там она чувствовала себя на равных с остальными. А дома… Одна только Делия, кажется, и любила ее; даже выучила язык, чтобы быть к ней ближе. Остальные жалели, терпели, сторонились – что угодно она читала в их лицах, только не любовь.

Так было не всегда: ей помнилось еще то время, когда скользил по дому мамин силуэт в платье с турнюром. Помнились ее мягкие, чуть полноватые руки и лучистые глаза цвета каштановой скорлупы. Но однажды маму унесли из дома – неподвижную, восковую; унесли младенца, лежавшего, как кукла, среди цветов и лент. Они остались вчетвером, и Агата впервые почувствовала себя одинокой, забытой. Ведь отец всегда любил только Адриана. Внимание, восхищение – ему одному. Потому что первенец; потому что мальчик.

Но все стало еще хуже, когда появилась эта новая женщина, чернявая, с усиками под носом, и ее капризный толстогубый сын. Чужие запахи заполонили дом, голубые занавески в гостиной сменились темно-бордовыми, и это было до того ужасно, что хотелось ножницами впиться в тяжелую и будто бы всегда пыльную материю. Так, этими ножницами, она отрезала себя от своего нового семейства, получив клеймо злой, испорченной, неблагодарной девчонки.

Извозчик свернул с бульвара за пару кварталов до ее школы, и они покатили по улице – мимо госпиталя, мимо рынка. Почти родные, вдоль и поперек исхоженные края.

«Далеко еще?» – спросила Делия.

«Нет, мы почти приехали».

Ей нравилось место, которое они так удачно нашли тогда с мужем: тихая улица около парка; кирпичный коттедж с палисадником, пусть небольшой, но отдельный, не то что эти террасы с соседями за стеной. В погожие дни она сама водила Тави на прогулку в сады Виктории. Там было хорошо – много цветов, фонтан, белые скульптуры вдоль аллеи. Теперь туда не очень-то погуляешь: новый дом, который она нашла вчера, находится хоть и недалеко, в Виндзоре, но до парка оттуда выйдет уже порядочный конец.

Как только выгрузили вещи, Агата сбегала за дочерью к соседям и захлопотала на кухне, собирая нехитрую трапезу. Вскипятила чайник, нарезала вареные яйца и свеклу для бутербродов, достала вазу с печеньем. Каждая мелочь напоминала ей о смерти мужа: так ураган оставляет после себя вырванные с корнем деревья, и эти следы будут долго еще говорить о нем, какой бы тихой ни была погода. Печенье в вазе – она покупала теперь только то печенье, что раскрошилось по дороге с фабрики. Покупала обломки, потому что они дешевле. И всякий раз при виде этих мелочей ее охватывало бессилие. Мужчина, потеряв жену, может чувствовать себя несчастным, но ему не грозит нищета. А что делать ей? Закладывать драгоценности? Соседка, кажется, знает место, где за них дают больше, где-то в городе.

Чуть дрогнул под ногами пол, и она обернулась. «Чем помочь?», – спросила Делия, и от этого естественного вопроса, от того, что сестра не забыла, как привлекать внимание, если стоишь за спиной, вдруг стало светлее на душе. Вдвоем они постелили скатерть, расставили тарелки, чашки. Тави, накормленная соседкой (благослови Бог эту добрую женщину), примостилась на диване с куклой в руках.

«Как там дома?» – спросила Агата, когда они сели за стол.

«Как всегда».

Она понимающе кивнула. Что может измениться в доме, запаянном, как банка консервов? Разве что Генри отчалил от тасманийских берегов в прошлом году, о чем Делия сообщила ей в письме, не скрывая облегчения. Сводные братья бывают ужаснее, чем мачехи. Сама она еще могла противостоять ему, почти ровеснику; сестра же, маленькая, боязливая, не способна была себя защитить. Она и сейчас такая: изжелта-карие глаза смотрят тихо и чуть виновато, в каждом движении сквозит неловкость. Трудно будет ей отыскать себе мужа. Но, как бы то ни было, новая жизнь должна пойти ей на пользу.

«Отец передал денег, – вновь заговорила Делия. – Немного».

Агата усмехнулась. Значит, его все-таки мучало чувство вины за то, что не приехал на похороны, иначе откуда взяться такой доброте? Сказался занятым, обрек ее на постыдное одиночество у гроба. Учителя, ученики – все, кто собрался на кладбище – видели: к ней никто не приехал, чтобы разделить ее горе. Можно ли деньгами заплатить за унижение?

Впрочем, пусть. Жалеть себя – удел слабых.

«Ты привезла одежду для траура?»

«Одно платье. Шелковое».

Придется перекрашивать, озабоченно подумала Агата. Покупать слишком накладно. Ничего, на пару месяцев ей хватит и старых.

После чая, не теряя времени, занялись делами. Для сестры Агата выделила комнату, где прежде жила прислуга. Это временно, объяснила она; все равно переезжать на следующей неделе. Пока Делия распаковывала чемоданы, она вымыла посуду и, отослав Тави в детскую, вошла в спальню мистера Клиффорда.