Гейнц Зенкбейль - Воспитание жизнью

Спустя минуту Тесен держал в руках чуть подмокшую свернутую в трубочку страницу, вырванную из школьной тетрадки. На листке цветными карандашами был нарисован танк, возле которого стояли четверо танкистов в комбинезонах и шлемах, а под рисунком неровным детским почерком написаны слова:

«Грет мне все рассказала. Сохраните мою модель до следующего лета. Я тогда опять приеду сюда. Олаф».

Малыш, разумеется, не знал, что на следующий год танкового экипажа унтер-офицера Тесена уже не будет в полку: солдаты демобилизуются и разъедутся по своим домам. Будут переписываться, вспоминать совместную службу, обмениваться новостями из своей жизни.

Штриглер напишет о том, что его мечта сбылась — он изучает германистику, Петцинг — о том, что он работает в сельхозкооперативе, где у него есть знакомая девушка.

Реже всех будет писать Бергеман, который опять станет моряком и уйдет в очередное океанское плавание, а потом будет присылать остальным товарищам красивые открытки то из Ленинграда, то из Александрии, то из Гаваны или Бомбея.

А командир танка унтер-офицер Якоб Тесен будет преподавать в школе младших командиров, обучая курсантов вождению танков. А неподалеку от него будет жить его невеста Грет, и скоро у них состоится свадьба.

На следующий год лейтенант Тель будет назначен командиром танковой роты. На столе у окна будет стоять бутылка с длинным изящным горлышком, в ней четыре уже слегка привядшие гвоздики, а рядом модель танка, которую смастерил экипаж унтер-офицера Тесена. А на стенке будет висеть рисунок Олафа. Здесь же, на столике, будет лежать письмо:

«Тем, кто придет на наше место! Дорогие товарищи, мы передаем вам этот рисунок, который вы должны тщательно хранить, так как он приносит счастье. Модель танка принадлежит мальчугану по имени Олаф. В апреле в полдень он будет приходить к забору, что отгораживает пляж от территории полка. Передайте ему модель. Этот мальчуган сплотил наш экипаж воедино. Будьте едины! Этого желаем вам и мы!»

Вспоминая свою прошлую жизнь, я все время спрашиваю себя: с чего, собственно говоря, все началось? Мне кажется, все началось с того самого вечера, когда я, уставший, вернулся домой после вечерней смены и моя сестра Анна, поймав меня в коридоре, сказала:

— Фред, тебе письмо!

Ее слова насторожили меня, так как круг моих знакомых в то время был невелик: в основном товарищи по работе, которые могли в любое время увидеть меня на заводе, а с родственниками мы не поддерживали почти никаких отношений с тех пор, как умер мой отец. Кто же мог написать мне?

Сестра достала из кармана передника серый конверт и помахала им перед моим носом.

— Вот оно! — сказала она, злорадно поглядев на меня.

«В письме, очевидно, нет ничего хорошего, — подумал я. Взглянул на обратный адрес, и у меня вдруг бешено заколотилось сердце. — Неужели повестка?»

— Ну?.. — спросила Анна, сгорая от любопытства.

— Ну? — передразнил я сестру, раздраженный тем, что она шла за мной по пятам.

— Ну скажи же наконец, что там? — настаивала Анна.

— Не будь такой любопытной!

— Мне-то ты можешь довериться! В конце концов, я твоя сестра, и к тому же старше тебя!

— Прекрасно, — сказал я сердито, — если уж тебе так хочется знать… вероятно, — при этих словах я многозначительно помахал конвертом, — один молодой человек просит твоей руки, может быть, это сосед — торговец углем или заведующий твоего рыбного кооператива…

Позади меня со стуком хлопнула дверь. Значит, мои слова достигли цели. Сестре в то время было двадцать пять лет, а она еще ни с кем не дружила.

Я снова и снова перечитывал повестку. Вдруг дверь приоткрылась. Анна просунула голову в щель и издевательски крикнула:

— Во всяком случае, свои ботинки ты, слава богу, будешь теперь чистить сам.

На этот раз, чувствуя себя побежденным, я промолчал: передо мной лежала повестка с призывного пункта.

«Альфреду Беренмейеру, девятнадцати с половиной лет, по истечении трех недель прибыть к месту действительной военной службы в артиллерийский полк, расположенный на северо-востоке республики…»

В первую очередь мне следовало сказать об этом Георгу — моему бригадиру. Мы дружили, хотя он был вдвое старше меня. Георг был небольшого роста и щуплый, в волосах у него проглядывали седые волосы, а на макушке намечалась лысина. Георг слегка хромал — из-за ранения в бедро. В общем, ничего примечательного на первый взгляд в нем не было. Но большой морщинистый лоб говорил, что за ним скрывается незаурядный ум. Карие глаза светились спокойствием, но были печальны. Причины этого я тогда не мог понять. Жил он на окраине города, в собственном маленьком домике. Семьи у него не было.