Гейнц Зенкбейль - Воспитание жизнью

«Действительно, — приходила ему иногда на занятиях по истории мысль, — не каждый может похвастаться отцом, который с самого начала, почти с первого часа войны против Советского Союза, стоял на правильных позициях: сперва воевал в партизанском отряде в селах Белоруссии, потом — в качестве представителя партии — вел пропагандистскую работу в лагерях для немецких военнопленных».

«Четыре вещи привез я с собой в качестве сувениров о тех временах, — рассказывал полковник, когда находился в приподнятом настроении. — Вот эти три медали и свой скрипучий голос. — При этом он постукивал пальцем по своей худой шее. — Медали — за участие в боевых действиях против гитлеровцев, а голос — от бесконечных дискуссий. Порой нелегко приходилось тогда с пленными земляками. И если нам удавалось кое-кого из них переубедить, то лишь потому, что сами мы были непреклонными. Кое-кто из пленных за короткое время превратился в настоящих борцов».

Глубокое ясное мышление, целеустремленность в действиях, постоянное внимание к задачам времени — вот что было характерно для отца всегда. В этом ему можно было позавидовать.

«Он женат на своей армии, — думал иногда о нем Тель-младший. — И если в учебниках по истории будет написано: «В пятидесятых годах двадцатого века на немецкой земле впервые были созданы Вооруженные силы рабочих и крестьян», то я буду знать, что мой отец, полковник, тоже принимал участие в их создании, и не где-нибудь, а на самом переднем крае».

Иногда, правда, из-за бесконечных отсутствий отца сын чувствовал себя заброшенным. В этом, собственно, и заключалась основная причина того, что он определил как старое соперничество. Некоторое время отец и сын находились в натянутых отношениях, которые особенно обострились после внезапной смерти матери. Однажды это дало отцу повод спросить у сына:

— Ну а чем ты намерен заниматься дальше?

Спросил он об этом невзначай пять лет назад, после того как молодой Тель вернулся с выпускного вечера, на котором ему были вручены свидетельство о присвоении квалификации и аттестат зрелости. «Ну а чем ты намерен заниматься дальше?» При этом отец выглянул из ванной комнаты с мыльной пеной на щеках и с махровым полотенцем на худом плече.

Сын остановился как вкопанный, проглотил подступивший к горлу горький комок и затем желчно спросил:

— Неужели это тебя хоть сколько-нибудь интересует?

— Глупый вопрос, — недовольно проворчал отец, скрывшись в ванной комнате.

— Тогда почему же ты спрашиваешь об этом только сейчас?

— Разве только сейчас?

Тель точно не помнил, были ли такие разговоры раньше. Конечно, время от времени, когда случай сводил их вместе за обедом или ужином, разговор так или иначе заходил и о будущем сына. При этом отец прямо не предлагал, какой путь, по его мнению, следовало избрать сыну. Но все же в этих случайных разговорах нет-нет да и проскальзывало родительское пожелание, совершенно определенное и, безусловно, само собою разумеющееся…

Потому-то отец и сказал:

— А разве не все равно, говорили мы об этом или нет? Мне кажется, у тебя на этот счет полная ясность.

— Никакой ясности у меня нет, — упрямо ответил сын. — Как бы ты посмотрел, например, на то, если бы я занялся изучением математики?

— Почему именно математики?

«Это могла бы быть и кибернетика, — подумал сын, — и ядерная физика, и астронавтика. С таким же успехом я мог бы пойти служить во флот, поступить работать на химический комбинат, на завод тяжелого машиностроения; мог бы избрать для себя карьеру дипломата, тем более что ты немало помучил меня, заставляя учить русский язык; наконец, я мог бы стать тем, кем ты в глубине души желал бы меня видеть…»

Ответил он несколько вызывающим тоном:

— Ты что-нибудь имеешь против математики, отец? Математика — это нечто реальное, это наука, в которой царит порядок и закономерность.

Отец, теперь уже свежевыбритый, выглянул из ванной комнаты и бросил на сына испытующий взгляд.

— Я вижу, отец, — сказал Тель, — тебе не по душе математика.

— Как раз наоборот, — возразил отец и откашлялся. — И особенно, когда я думаю о наших офицерах-артиллеристах. Знаешь, сынок, как много им приходится биться с математическими формулами?! Но, судя по твоему тону, у тебя в голове что-то другое…

«Ты меня хорошо слушал, — подумал Тель. — Мне действительно не хотелось бы, чтобы после смерти матери между нами возникали недоразумения. Когда меня из пионеров приняли в Союз Свободной немецкой молодежи, ты даже не заметил, что я перед тобой частенько стал появляться в голубой рубашке. Даже когда я окончил десятый класс и получил аттестат зрелости, будучи вторым учеником в классе, ты и тогда не соизволил похвалить меня. А когда я рассказал тебе, что нашу бригаду выдвинули на соискание Государственной премии, ты только пробурчал, что это, мол, вполне естественно. И вот сегодня, в незабываемый для меня день, когда мне присвоена квалификация слесаря-моториста, у тебя не нашлось ничего, кроме вопроса: «Ну, а чем ты намерен заниматься дальше?» Какой вопрос! А ведь мы живем с тобой под одной крышей! Если бы я вдруг попытался говорить с тобой по-вьетнамски или по-испански или показал бы тебе написанный мною роман в пятьсот страниц, если бы сообщил, что стал отцом тройни, тебя ни то, ни другое, ни третье не вывело бы из равновесия, потому что, по-твоему, все это само собой разумеющиеся вещи. Как нечто само собой разумеющееся, ожидал ты услышать от меня ответ на вопрос, чем я буду заниматься в будущем. Точно знаю, какой ответ тебе хотелось бы услышать. Но ты не получишь его от меня, по крайней мере теперь!»