Гейнц Зенкбейль - Воспитание жизнью

Ветки оказались сырыми и потому сильно дымили и громко потрескивали. Небольшие языки пламени скупо освещали сидевших у костра офицеров и кустарник, росший позади них.

— Ты чего таким молчаливым стал, товарищ? — спросил Каста капитан Борисов. — Во время учений ты был совсем другим.

— Да вот задумался, — ответил ему Роберт.

— О чем думаешь?

— О твоем имени.

Капитан Борисов залез рукой в левый карман кителя и достал непочатую пачку папирос.

— Перед тем как мне ехать в вашу страну, друзья говорили, — начал Борисов, — «Смотри, Тимофей, немцы ужасно любят философствовать по самому малейшему поводу, а из каждой мелочи способны создать настоящую проблему…» Вот сейчас я и думаю, что, пожалуй, это на самом деле так.

— Ничего я не философствую, просто твое имя напомнило мне одну историю.

Роберт вытащил из костра горящую веточку и протянул ее другу, чтобы тот мог прикурить.

Через несколько секунд в темноте засветились две маленькие горящие точечки. Запахло табачным дымом, и обоим сразу же показалось, что стало немного теплее и как-то уютнее.

Капитан Борисов лег на бок, оперся локтем о землю и неторопливо проговорил:

— Ночь длинная, так что можешь спокойно рассказывать свою историю.

«Собственно говоря, мне давным-давно хотелось это рассказать, — мелькнуло в голове у Каста. Он внимательно посмотрел на огонь. — И рассказать не кому-нибудь, а другу из братской страны. Да это, собственно, и не история вовсе… Так, разве что эпизод, которых в то время случалось немало…»

…День тогда выдался жарким. В такую погоду хорошо побродить, хотя бы по двору помещика, заросшему огромными каштанами, или сбегать к пруду, где плавают домашние утки, или подняться на Лисью гору, возвышающуюся чуть дальше. Однако ничего этого сделать ему тогда не удалось, так как мать строго закричала:

— Роберт! Сегодня ты никуда со двора не уходи! И не думай даже!..

Взяв в кухне маленькую алюминиевую кастрюльку, она через калитку в саду направилась к погребу, чтобы взять оттуда несколько картофелин, оставшихся еще с прошлого года.

«Как жалко, — думал Роберт, — что сегодня никак нельзя сходить на Лисью гору. Там так красиво! Зайдешь на вершину, да если еще взобраться на здоровенную ель, то все село перед тобой как на ладони. Больше того, вокруг все далеко-далеко видно… Ну уж если никак нельзя сбегать на гору, то в огород во всяком случае можно выйти!» — решил он.

Босоногий паренек украдкой пересек небольшой двор, миновал коричневую помпу, которой качали воду из колодца, прошмыгнул мимо кустов цветущей сирени, а уж там рукой подать до старой, развесистой вишни, что растет позади кирпичной стены, где еще вчера кружилась малиновка, разыскивая удобное местечко для гнезда.

И вот он уже лежит на спине и смотрит в бездонную голубизну неба, наслаждаясь его торжественно-праздничной тишиной. К сожалению, в поле сегодня не видно ни девушек-украинок, которые там обычно работали, ни Жолио с упряжкой волов. Жолио — это работник-француз, который умеет так замечательно ругаться на своем языке: его никто не понимает, и потому охранники думают, что Жолио ругает не их, а упрямых волов. Неужели Генрих Вирте, тележный мастер, тоже ничего не понимает?..

Бросив окурок в огонь, Роберт Каст объясняет:

— Оказалось, что девушек-украинок там уже не было, их всех перегнали в другой лагерь, которых в ту пору в Германии было много. Француза Жолио гитлеровцы забрали за день до этого: кто-то догадался, что самыми страшными ругательствами он ругает вовсе не волов, а их, гитлеровцев. А тележного мастера Генриха Вирте уже никогда больше не увидишь: он слишком рано вывесил у своего дома белый флаг. За это гитлеровцы повесили его, и труп долго раскачивался от ветра под каштаном.

Но обо всем этом Роберт узнал позже, а тогда он лежал за стеной и с нетерпением ждал, когда же увидит своих знакомых.

Но тут произошло нечто невероятное. Сначала на небе появилось небольшое, с зубцами, облачко не то серого, не то черного цвета. Облако быстро увеличивалось в размерах, и паренек с удивлением смотрел на него. Вдруг раздался ужасный треск и гром, земля под ногами заходила ходуном, ветки сирени пригнулись, а с крыши на землю полетели осколки черепицы.

Но почему вдруг так растревоженно загудели пчелы? Словно молотилка во время обмолота урожая хозяина. Почему огромные столбы пыли поднимаются с земли высоко в небо? Откуда эти глухие выстрелы и оглушительные разрывы?