Гейнц Зенкбейль - Воспитание жизнью

И тут Блюму пришла в голову хитрая мысль. Он приказал подкатить поближе к грузовикам походную кухню, от которой исходил аппетитный запах пищи. А повар то и дело мешал огромным половником в котле, в котором варилась чечевица с мясом. Постепенно пение стало не таким лихим и громким, как до этого, а вскоре и совсем смолкло. Последним перестал горланить песню русоволосый, со злыми глазами блондин. Часом позже его пришлось арестовать, так как он-то и оказался главным смутьяном. Однако ночью он сбежал…»

Вот как нужно писать, Раутенбах!

Что вы говорите?! Об этом писать?

А почему бы и нет! Или это не типично и не педагогично? Ведь ты рассказываешь не о ком-нибудь, а о пионерах, о тех, кто начал новое дело: вырубили и выкорчевали лес, заложили фундамент, собственными руками сложили из кирпичей стены казармы, провели электричество, канализацию, короче говоря, работали с раннего утра до позднего вечера, ночуя в палатках. Безусловно, и об этом нужно написать. Разумеется, найдутся люди, которые спросят: «Неужели у вас все шло гладко? Неужели были одни успехи? Неужели не было ни ошибок, ни заблуждений или чего-нибудь подобного?»

Интересно, что, несмотря на то что с тех пор прошло более двух десятилетий, он невольно вспоминает события тех дней. Но, как поется в одной песне, человек всегда забывает тот период собственной жизни, когда ему жилось беззаботно и безбедно, однако время, когда он жил в трудностях, когда надеялся на лучшее будущее и преодолевал эти трудности, он не забудет никогда.

Да разве забудешь это маленькое, тихое местечко Тифензее, крохотный уголок родины, который так полюбил?! Жизнь и работа в этом местечке стали для него своеобразными жизненными университетами…

«В тот вечер, когда я впервые вступил на землю у Тифензее, где, кроме леса, поля и песка, ничего не было, начался для меня, Раутенбаха, период приключений. Разбив первую палатку, мы развели костер, принесли в канистре воды и, повесив на палку котелок, вскипятили в нем чаю. Закусили хлебом с кровяной колбасой.

— А ведь я себя здесь чувствую так, как в войну в лесах под Белостоком, — вдруг сказал Блюм.

Бывший пограничник Йожеф Шмюк поинтересовался, почему Блюм сейчас об этом вспомнил.

Блюм ответил, что здесь ему, собственно, вся обстановка очень напоминает о том времени, когда он в годы войны перешел на сторону советских партизан, вместе с которыми стал громить гитлеровских захватчиков.

Гюнтер Бауман, который еще несколько дней назад был инструктором Союза молодежи, заметил, что, как ему кажется, мы сейчас здесь чем-то похожи на советских комсомольцев, которые в свое время добровольно поехали на Дальний Восток, чтобы на берегу Амура построить среди дикой тайги город Комсомольск.

Закусив, мы начали петь песни: «Испанское небо», «Кронштадтские матросы» и «По долинам и по взгорьям». В последней песне говорилось о том, как храбрые советские партизаны в годы гражданской войны сокрушили белогвардейцев и вышли к берегам Тихого океана.

А Йожеф Шмюк, который не умел петь, подыгрывал нам на гребешке.

Вспомнит ли Йожеф когда-нибудь тот вечер? Сейчас, спустя двадцать лет, он стал председателем государственного сельхозкооператива. И хотя у него теперь забот, как говорится, полон рот, он, я уверен, обязательно нет-нет да и вспомнит тот вечер и вообще те нелегкие, но счастливые дни.

Вспомнят ли то время другие товарищи? Вспомнит ли Гюнтер Бауман, которого не так давно назначили советником посольства и направили в одно из южноамериканских государств? Вспомнит ли об этом Блюм, ставший командиром дивизии и получивший звание генерал-майора?

В тот первый наш вечер у Тифензее мы долго не ложились спать: вели бесконечные разговоры, много пели. И еще долго не разошлись бы, если бы Блюм не приказал идти спать. Конечно, была выставлена охрана. И само собой разумеется, все, как один, обязательно хотели попасть на то ночное дежурство.

Однако Блюм установил строгую очередность. Первое дежурство выпало на мою долю.

И когда все залезли в палатку спать, я, вооружившись толстой дубинкой, начал обход притихшего лагеря. Костер еще догорал, но вскоре погас и он. Кругом было темно и тихо.

В тот час я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Именно тогда, обходя спящий лагерь, я и решил, что сделаю, обязательно сделаю в своей жизни что-нибудь значительное».

«Выходит, что его фамилия Борисов, — подумал капитан Роберт Каст, внимательно наблюдая за советским офицером, который время от времени подбрасывал в огонь еловые ветки. — Нужно же, именно Борисов!»