Клаудио Магрис - Дунай

Роллан сравнивал сочиненные Истрати истории, перетекающие одна в другую, с излучинами и извилинами Дуная, с лабиринтом вод и берегов, которые Панаит Истрати описал в романе «Кира Киралина», — зачарованный блеском и путаницей, ошеломленный их хитрым кружением, таящимися за речными поворотами бедами и жестокостью. Истрати — поэт свойственного Востоку всеобщего смешения и неоднозначности, неупорядоченности, которая одновременно сулит спасение и насилие; этот бунтарь-анархист был братом жертв и побежденных, хотя, когда он пытался рассказать об их восстании и призывал к отмщению, например в «Гайдуках», с литературной точки зрения его книги оказывались неубедительными.

Как часто бывает с имморализмом, рожденным этическим бунтом против ложной морали, Панаит Истрати, защитник слабых и обездоленных, в конце концов поддался наивному соблазну жизненной силы, не заметив, что эта сила благословляет злоупотребление со стороны сильнейшего. Секс во всем его многообразии воспевается как свобода удовольствия, но одновременно он превращается в ловушку, заманивающую жертв в водоворот жизни и в руки преследователей. Для Панаита Истрати, который, прислушиваясь к голосу страдания, был поэтом, а воспевая жизнь безо всяких правил и прогресс, превращался в ритора, человеческое существование походило на восточный бордель: закрывающие вход занавеси призывают зайти внутрь — туда, где нет ничего, кроме грязи.

Брэила и близлежащий Галац, который Антиквар заклеймил за распущенность и толпы проституток на каждом углу, как нельзя лучше соответствуют по духу Истрати, его сказочным историям — тем, что обычно рассказывают на базаре. Сегодня эти города, особенно Галац, прозванный дунайским Гамбургом, гордятся не коврами, а промышленными предприятиями, подъемными кранами, железным адом, который кажется адом лишь тому, у кого недолгая память и кто забыл о том, как уничтожали друг друга люди в пестром вчерашнем мире. Скорее можно сказать, что эти города, особенно Галац, — символ стремления румын добиться независимости от Советского Союза, в том числе развивая промышленность, и одновременно символ экономического кризиса, которым закончились эти амбициозные проекты.

Прут, воды которого некогда считали чистыми и дарящими здоровье, на протяжении многих километров обозначает границу с Россией, за этой границей дунайские координаты теряют свое значение. По сути, пафос границы — чувство неуверенности, страх, что тебя могут тронуть, похожий на страх, который терзает героев Канетти, смутная боязнь другого. Как и все границы, в том числе границы нашего «я», Прут — воображаемая линия, растущая на том берегу трава ничем не отличается от травы на этом берегу. Возможно, дунайская культура, которая сегодня кажется открытой и космополитичной, способна преподать урок закрытости и тревоги; на протяжении слишком многих столетий эта культура была одержима мыслью о том, что нужно воздвигнуть преграду, бастион для борьбы против турок, славян, всех «других». «Итак, Дунай служит мощным основанием для всякой операции, каково бы ни было ее направление, поскольку Дунай — исключительно удачная линия обороны, позволяющая отразить атаку с любой стороны…» («Опыт стратегической географии, изложенный полковником Дж. Сирони». Турин, 1873. С. 135).

Граф Иштван Сеченьи, первопроходец, налаживавший коммуникации в Юго-Восточной Европе, патриарх венгерского освободительного движения, 13 октября 1830 года писал своему другу Лазарю Фоте Поповичу о том, что имел удовольствие встретиться с князем Сербии Милошем Обреновичем и обнаружить, что тот является убежденным сторонником «Регуляции» — проекта работ, необходимых для обеспечения навигации по Дунаю. Сеченьи возвращался из Константинополя и Галаца, куда он ездил пропагандировать свои грандиозные планы, он добрался до устья и двинулся дальше, далеко за устье, за пределы задуманного им долгого водного пути; по дороге домой он серьезно заболел и даже написал на корабле письмо графу Вальд- штейну, которое должно было стать его политическим завещанием.

Сеченьи прожил эти месяцы с трагическим ощущением конца — по разным причинам. «Регуляция» пристала концу и его приближению, ставить точку — удел инженеров, нотариусов и прочих умельцев вести счета, учет и дотошно все регистрировать. Смерть возвращает страдающей приблизительностью жизни достоинство порядка: небрежно текущий денежный поток обретает строгость в ясности завещания, случайные любовные связи исчезают, уступая место в некрологах и словах соболезнования законным супругам, смертельная агония более сдержанна и размеренна, чем всякое мгновение жизни. На странице 745 посвященной Дунаю внушительной монографии, увидевшей свет в 1881 году, Александр Франц Хекш возвращается назад и исправляет подробности приведенных выше описаний, поскольку, пока он работал над книгой, картина изменилась; до этого мгновения он стремительно и беззаботно мчался вперед, но, завершая свой труд, ощутил необходимость расставить все по местам.