Клаудио Магрис - Дунай

Великолепие природы пробуждает в душе религиозное восхищение вечностью, но вдруг за шелестом листвы и дыханием жизни скрывается Сатанаэль; разрушительное начало отрицает самое высокое творение Бога, но отрицание это необходимо для процесса творения и для нравственной жизни, следовательно, оно может быть добрым и идти от Бога — впрочем, сама эта догадка может быть нашептана Сатанаэлем, который возносит людей и показывает им с высоты колесо мира так, что добро и зло кажутся рычагами, обеспечивающими движение, все кажется необходимым — мученичество еретиков и ожесточение мучителей.

Станев повествует о смятении человека, замечающего смешение истинного и ложного во всем: в глазах смертельно раненного оленя, в чувственности, в аскезе, в самой попытке понять и принять двойственность. Беспорядок загорается в сердцах и в массах еретиков, разжигает волнения в обществе, порождает новые, противоположные ереси, заставляет искать Бога и в прозрачном, и в мутном. Поиски абсолютной истины сжигают всякую истину и, как это ни парадоксально, приводят к признанию одинаковости и неразличению всего, жажда чистоты и потребность освободиться от греха выливаются в бесчувственность оргии; попытки добраться до сути жизни приводят к постоянному отрицанию и подмене ее ликов противоположными.

Станев описывает драму богомилов, проявляя ницшеанскую чувствительность, благодаря которой он писал чудесные рассказы о животных. Христианское сознание пытается разглядеть в глубине глаз умирающего оленя тайну страдания и вины, терзая собственную душу поисками, которые не позволяют найти ответ; Сибин, затянутый в водоворот вопросов, порой тоскует о Тенгри, равнодушном и бесчувственном божестве протоболгар, о небе, свод которого поднимается над степью и над предметами — такими, какие они есть, не доставляя терзания душе и уму.

«Колючки ереси» появлялись повсюду, росли и уничтожались в Сербии, Боснии, России и на Западе, однако Болгария была по определению страной еретиков, «проклятых болгар». Китанке это льстит и одновременно это ее возмущает; выдающаяся историческая роль Болгарии, ставшей центром распространения в Европе столь заметных религиозных течений, созвучна патриотизму нашей спутницы, но противоречит другому положению, согласно которому «мы, болгары, всегда были атеистами».

Никополь. Недалеко от этого дунайского города, который сегодня превратился в деревню, султан Баязид Молниеносный в 1396 году уничтожил христианское войско под предводительством короля Венгрии Сигизмунда. В летописях и свидетельстве великого путешественника Шильтбергера, баварского Марко Поло, подчеркнуто, с каким беззаботным изяществом французская кавалерия, наплевав на стратегические планы и сомкнув ряды, отчаянно ринулась в обернувшийся разгромом бой. За десять столетий до этого в провинции Никополь обосновались готы, среди которых был и епископ Вульфила, переведший Библию на готский язык и заложивший тем самым основу германских литератур. С этих берегов, где немцев нет и в помине, в некотором смысле начало распространяться германство: оно двинулось на Запад, чтобы по прошествии нескольких столетий вновь поворотить на Восток подобно меняющей направление реке, а потом вновь отступить на Запад, подталкиваемое другими мощными миграционными волнами.

В Русе, как писал Канетти (называвший этот город Рустшуком), остальной мир называют Европой; про того, кто плыл по Дунаю до Вены, говорили, что он ехал в Европу. Но сам Русе, честно говоря, — тоже Европа, маленькая Вена с охристо-желтыми домами торговцев XIX века, с просторными, благородными парками, с эклектикой домов конца столетия, перегруженных кариатидами и украшениями, тяготеющими к запоздалой неоклассической симметрии. Здесь чувствуешь себя как дома, в знакомой атмосфере надежной и трудолюбивой Миттель-Европы, между старинной, колоритной купеческой зажиточностью речного порта и неброским величием тяжелой промышленности; среди улиц и площадей встречаются уголки Вены и Фьюме, успокаивающее единообразие дунайского стиля.

Русе, «маленький Бухарест», до разделяющего две мировые войны двадцатилетия был самым богатым городом Болгарии, здесь был открыт первый банк; турецкий губернатор Мидхад-паша сделал город более новым и современным, построил гостиницы и железную дорогу, расширил улицы и проспекты по образцу Парижа барона Гаусмана, с которым он был лично знаком. Итальянки сестры Элиас (их отец вел дела на шляпной фабрике «Лазар и компания»), родившиеся в Русе в конце 1910-х годов, помнят сугробы до крыш, летнее купание в Дунае, турецкую кондитерскую «Тетевен», французскую школу месье и мадам Астрюк, крестьян, приносивших по утрам мешки с йогуртом и речной рыбой, ателье «Парижская фотография» Карла Куртиуса, куда они ходили сниматься всем классом, а еще нежелание выставлять богатство напоказ.