Клаудио Магрис - Дунай

Певец Черказки — это голос народного сказа; его истории о чудесах и нелепых приключениях — трактирные разговоры, байки, которые люди рассказывают, чтобы посудачить о жизни и перестать бояться Истории; враки, которыми каждый кормит соседей, а потом истово клянется, что это чистая правда. Пока рассказывают сказки, жизнь продолжается: хроники Черказки прячутся между домами и орудиями труда, за торчащим из пня топором, за колодезным ведром, словно сами предметы нашептывают их нам и пускают бродить среди людей.

Дома, в Софии, Радичков рассказывает нам о зимах и о животных, о покрытом льдом Дунае, об отце, который посылал его вырубать топором прорубь, чтобы набрать воды. Он рассказывает о цыганах и турках из своего детства — Китанка, помогающая нам с переводом, уточняет, что это поэтическая вольность, потому что в Болгарии турок нет, есть только болгары. Радичков — поэт холода, снега, зимней белизны. Он тонкий и ироничный прозаик, умеющий превратить мир в мыльный пузырь, но он еще и полнокровный крестьянин, связанный корнями с полнокровным эпическим миром, о котором он повествует, который он живописует, для которого придумывает новый конец, писатель, близко знакомый со смертью и умеющий слышать все голоса жизни, эпопею аистов на крыше и грызущего дерево жучка.

В наши дни Радичков — самый известный болгарский писатель. Он ищет мудрость в белизне каждого дня, ищет ум, скрытый под дурацкой личиной, поэтическое безумие, выдающее себя за простоватый здравый смысл и за ворчливое упрямство, Дон Кихота, переодетого Санчо Пансой. Он поэт зимнего, покрытого льдом Дуная, похожего на заледеневшие и обретшие причудливую форму фонтаны, волшебник, выпускающий на свободу скованных льдом людей и истории. Он рассказывает, что его отец все время бродил в поисках сокровищ, держа в руках лозу; каждый вечер он с приятелями возвращался домой и готовил завтрашний поход. В дверях, пока мы с грустью прощаемся, я спрашиваю, нашел ли его отец сокровище. «Нет, конечно нет», — отвечает он так, будто это само собой разумеется.

На стене одной церкви в Эскусе (нынешнем Гигене), недалеко от Дуная, сохранилась надпись, сделанная, судя по всему, ранее XI века, проклинающая еретиков. Проклятие относится к богомилам: в Синодике царя Борила 1211 года им объявлено несколько анафем. Богомилов, появившихся в Болгарии в X веке и встречавшихся на всем Балканском полуострове вплоть до XIV века, отцов и братьев катаров и альбигойцев, также жестоко истребляли и жгли на кострах. Богомилы считали, что Бог создал духовный, небесный мир, а мир земной, все эфемерное и доступное ощущениям, создал дьявол, Сатанаэль. Наследники дуализма манихейцев и гностиков, официально признанного в азиатской империи уйгуров, богомилы, ересь которых нередко путали с похожими ересями (павлицианской и мессалианской), находили единственное объяснение тому, что в мире побеждают зло и страдания, в том, что мир был создан злым божеством. Сатанаэль — падший ангел, которого некоторые считали сыном Божьим, старшим и недобрым братом Христа, был создателем космоса, жестоким и несправедливым господином сотворенного мира, «экономом» вселенной, противником доброго Бога до конца времен или, как полагали самые радикальные дуалисты, его вечным противником. Вся действительность подчинялась Сатанаэлю, порождать и продлевать жизнь означало повиноваться его приказам, как поступали пособник выжившего зла Ной, Моисей и пророки из Ветхого Завета — книги, повествующей о славе и о насилии. Всякий князь и властелин мира был слугой бездны, Иерусалим был демоническим городом, святой Иоанн Креститель (изображенный на иконах в крипте храма Александра Невского со взъерошенными, наэлектризованными волосами и гневным выражением лица, свойственным человеку, с наслаждением объявляющим о грядущих бедствиях) тоже был посланником тьмы.

Страдания и смерть творений не позволяют забыть вопросы, которыми задавались богомилы, вынуждают задуматься, кто повинен в обидах, которые претерпевают живые. Бунт против зла был одновременно протестом против несправедливости: богомилы стали голосом нищего сельского крестьянства, они обличали социальную иерархию, всех господ на земле. В двух заметных романах («Легенда о Сибине, князе Преславском» (1968) и в вышедшем два года спустя «Антихристе») Станев изобразил неспокойную Болгарию богомилов, создал историческую фреску, которую можно воспринимать как притчу, в которой звучат вопросы, ощущается смятение, вызванное в сердцах людей жаждой правды. Князь Сибин сталкивается не только с политическими бурями, порожденными ересью и преследованием еретиков, но и с метаниями души, разрывающейся между добром и злом, между созидательными и разрушительными силами, которые он не способен различить.