Клаудио Магрис - Дунай

Самовольно объявив себя потомком сербских правителей, Франц Фекете собрал войско из пяти (по другим сведениям — из десяти) тысяч человек, главным образом крестьян, с которыми он и начал грабить страну. Численность его личной охраны составляла шестьсот человек: он называл их «янычарами» — вероятно, из-за мании величия, стремясь сравняться с константинопольским султаном Сулейманом Великолепным, одержавшим победу в Мохачской битве и завоевавшим Венгрию.

После мохачской катастрофы за венгерскую корону боролись император Фердинанд Габсбургский, находившийся в Вене, и воевода Трансильвании Янош Запольяи, иногда опиравшийся на поддержку хозяйничавших в стране турок. Соперничество между этими двумя силами способствовало появлению лжецаря, разбойника с большой дороги, который примыкал то к одним, то к другим в «крупной игре», в макиавеллизме высокой политики.

Неизвестно, понял ли страшный черный человек, что происходит, какую роль предназначила ему история, или до последней минуты его мысли были заняты грабежами и добычей. Не понимая или не желая того, он становился двойственным персонажем, одним из тех, кто, надев маску, постепенно меняется под ее влиянием. Ученый муж по фамилии Стоякович писал, что Иван был седьмым деспотом Сербии, но живший в старину историк Баната Швикер не соглашается с ним и причисляет Ивана к бандитам. Потерпев поражение при Сегеде, раненый, Иван спрятался в лесу, где его поймали и убили вместе с горсткой верных людей. Его голову послали Запольяи, находившемуся в крепости Офен, в древней Буде.

Очевидно, смерть Сегеду к лицу. На Соборной площади, Дом Тер, три стороны мраморного пантеона украшают бюсты и портреты выдающихся людей. Вместо головы у энциклопедиста Апасая Чере Яноша — череп, под черепом — куртка с воротником, но во рту не хватает пары зубов, в руке скелет держит книгу «Madyar Encyclopaedia MDCLIII». Знание похоже на смерть, это летальное окоченение существования и его течения? В стоящей неподалеку от собора сербской церкви даже Богородица не обещает спасения, женского, материнского заступничества, избавляющего сердце от засухи. Голова балканской Мадонны увенчана короной, но корона пронзает плоть, обливает ее кровью, кровь стекает на голову Младенца, которого Мария прижимает к груди, оказывается у него на губах. Эта мрачная, страдающая богиня не имеет никакого отношения к майским литаниям и к утренней звезде.

Мы вновь вернулись к Дунаю, мы в Мохаче. На старинном поле брани, где в 1526 году Венгерское королевство было сметено турками и навеки стерто с лица земли, сегодня выстроились рядами кукуруза и подсолнухи. День тяжелый и душный, кустики синего агератума и шалфея с его фиолетовыми цветами тщетно напоминают о том, что жизнь — не только война. Мохач по-своему музей — волнующий музей, не место, где выставлены на обозрение предметы, а сама жизнь, ее быстротечность и вечность. Кто-то положил рядом с табличкой, на которой указана дата битвы, свежие цветы: давнее поражение еще причиняет боль, кажется, что павшие здесь погибли только вчера.

Деревянные скульптуры, торчащие из земли, словно пики или опоры снесенных шатров, повествуют о ходе битвы, о ее порядке и беспорядке, о нарушенной симметрии, о мгновении, когда пыль рассеивается, и о неизменном постоянстве насилия и смерти. Эти гениальные дерзкие скульптуры рассказывают о людских и конских головах, о гривах умирающих лошадей, об огромных тюрбанах, об обрушивающихся со смертельной силой булавах, об искаженных агонией или яростью лицах, о крестах и полумесяцах, об угнетенных рабах, о головах, катящихся к ногам Сулеймана Великолепного. Изображения минимальны и абстрактны — созданные одним движением иносказательные рисунки на дереве, замаскированные под рисунок его прожилок.

Ветер колышет металлические подвески, украшающие с варварской роскошью голову Сулеймана Великолепного; этот тихий шум, с которым сливается шум всех дрожащих клинков, — эхо далеких раскатов грома, странствующая через столетия звуковая волна, обманчиво нежная, как всякий доносящийся из прошлого крик боли — нам он кажется не воплем страдания, а волшебной музыкой.

Лес статуй — как шахматная доска с опрокинутыми фигурами, колосья колышутся на ветру, словно подвески выстроившихся рядами воинов. Фигуры расставлены по окружности, но стяги преследуемых и преследователей падают за пределы круга — разбросанные, затерявшиеся в мелкой пыли. Жизнь кажется вечной, вечным кажется всякое движение участников сражения, навсегда, перед Богом и пустотой, увековечившей жестокость, рыдание, крик, дыхание, бегство, меркнущий перед глазами умирающего мир, падение, конец. Великий коллективный скульптор воздвиг среди этих знойных полей памятник вечному настоящему всякой смерти, геометрии сражения, точнейшему порядку, с которым сражение стремится к хаосу, разрушению, рассеиванию рядов воинов, тел и молекул.