Клаудио Магрис - Дунай

Мохач, как и Косово, — памятник эпохе, битва, на века предопределившая судьбу народа: как гласит легенда, в день Мохачской битвы оливковое дерево, посаженное в Пече за два столетия до этого Людовиком Великим, внезапно перестало плодоносить. Книги, повествующие о событиях 29 августа 1526 года, например «De conflictu hungarorum cum turcis ad Mohatz veris- sima descriptio» [102] «Правдивое описание столкновения венгров и турок в Мохаче» (лат.). Иштвана Бродарича (1527), составляют отдельный раздел венгерской истории. С приближением могущественного войска Сулеймана Великолепного венгерский король Людовик II по старинному обычаю послал из дома в дом окровавленную саблю, чтобы подданные ответили на призыв и встали под его знамя. Венгерская знать, мечтавшая не столько остановить османскую угрозу, сколько ослабить королевскую власть, почти не откликнулась на зов государя, занятая внутренней борьбой. Поняв, что его войско немногочисленно, в ожидании подкрепления Людовик попытался отложить столкновение, но присутствовавшие на военном совете представители знати, подстрекаемые архиепископом Томори, подняли шум и заставили короля дать бой.

Король, как пишет Антиквар, пожал плечами и, показав тем самым, что ему все равно, отправился навстречу известной ему судьбе, предварительно приказав купать своих охотничьих собак дважды в неделю. На поле брани, как пишет автор хроники, когда оруженосец надел ему на голову шлем, король побледнел и бросился в схватку. Через несколько часов, когда его армия была разгромлена, король погиб, раздавленный тяжестью своего коня, свалившегося на него, когда они переходили узкую речушку Челе. В одной из песен, которые в Баранье пели еще в прошлом столетии, говорится о прикрывших короля кустах ежевики. Захваченная турками добыча, тщательного перечисленная Антикваром, представляет собой образец стихотворения-списка, на которые так щедра барочная поэзия, жадно перечислявшая все, что есть в мире.

Величественные ворота Йожефа Пёлёскеи, фонтан Дьюлы Ийеша, скульптуры Кирай, Кишша, младшего Цабо и Паля Кё (статуи из Океании или Африки, пересаженные на венгерскую почву, словно деревья, за которые цепляются цветущие растения местного и трансильванского декоративного искусства) воспринимаются как части одного и того же памятника, единого и разнообразного, как природа, эпического и хорального, как война. Все неподвижно, но эта неподвижность запечатлела мгновенный отчаянный порыв сражения, абсолютное мгновение смерти. Жарко, мы останавливаемся отдохнуть в тени деревьев. Амедео достает дорожную скрипку, устанавливает пюпитр и начинает играть, вдали по-прежнему звенят подвески. На этот раз он исполняет не классическую музыку, а цыганские песни, песни, бродившие по дворам и трактирам, словно Амедео — бродячий музыкант, один из любимых героев авторов, писавших на идише. Эта музыка — ответ битве, звону металла. Иоселе-соловей в романе Шолома-Алейхема поет о том, чего не хватает сердцу. Соловей, соловей, соло, повествующее о страдании, — в одном из стихотворений Израиль Берковичи обыгрывает это очаровательное слово, соловей, разделяя его на две части и воображая, будто «соловей» означает «одинокая песнь, соло, повествующее о грусти, вей».

Близорукий взгляд Амедео устремлен вдаль, в своих очках, какие носили в XIX веке, он видит равнину, покрытую умирающими конями и всадниками. Его скрипка рассказывает о том, что мы потеряли или непременно потеряем. Но тоска по исчезающей поэзии сердца, подобно резвым пируэтам бродячего еврейского скрипача, оборачивается тоской, хватающей за хвост убегающую любовь. Скрипка спорит с полем битвы, с огромным миром, с кровавым отсветом эпохальных событий. Под этими деревьями чувствуешь себя как дома; поначалу бледнеешь, как несчастный король, но потом плечи расправляются, благодаришь воображаемую публику за мелочь, которую она непременно бросила бы в шляпу скрипача, все раскланиваются, и каждый идет дальше своей дорогой.

Эту историю рассказал мне Миклош Сабольчи в своем загородном доме в Гёде, на Дунае, в окрестностях Будапешта. В тот вечер река неспешно текла к далекому устью, а мы беседовали о том, что повидал за многие годы Темешвар, Тимишоара, Темешбург — город (венгерский? румынский? немецкий?), нередко игравший в истории Восточной Европы главную роль, со времен татар до времен турок, Евгения Савойского и Франца Иосифа. Несколько лет назад Сабольчи снял серию телепередач, посвященных расцвету венгерской культуры в первые десятилетия XX века, лучшим годам молодого Лукача, Эндре Ади и Белы Бартока, рассказав обо всех крупных и не очень крупных деятелях культуры, о том, что произошло с ними после этого исключительно интересного и насыщенного периода, который завершился в 1920-е годы с установлением фашиствующего режима Хорти.